Тикуами, поднявшись на берег, обнаружил там Офуку, стоящего в полном одиночестве. Офуку, единственный из мальчишек, носил одежду и летом. Он никогда не купался и не ел красных лягушек.
— Ты из посудной лавки? Не видел, куда спряталась наша обезьяна? — спросил Тикуами.
— Не знаю, — ответил Офуку.
— Если ты соврал, я пойду к твоему отцу и пожалуюсь, — припугнул его Тикуами.
Трусливый Офуку побледнел.
— Он вон там прячется. — Он указал на маленькое суденышко у берега.
Увидев приближающегося отчима, Хиёси выскочил из лодки, как крошечный водяной.
Тикуами рывком сшиб мальчика с ног. Хиёси разбил губы о камень, изо рта хлынула кровь.
— Ай, больно!
— Поделом тебе!
— Извините меня!
Залепив Хиёси оплеух, Тикуами схватил его за руку и поволок домой. Тикуами называл пасынка не иначе как обезьяной, но относился к нему неплохо. Желая поскорее выбраться из нищеты, он держался с домашними строго и надеялся вдобавок исправить характер Хиёси даже силой, если понадобится.
— Тебе уже девять лет, а ты бездельник непутевый! — прикрикнул Тикуами.
Дома он еще несколько раз ударил мальчика кулаком. Мать Хиёси попыталась было защитить сына.
— Нечего с ним нежничать! — огрызнулся Тикуами.
Он ударил Хиёси еще раз, когда Онака заплакала.
— Чего слезы льешь? Я бью эту дрянную обезьяну, желая ей добра. Одни неприятности от него!
Поначалу Хиёси, когда отчим занимался рукоприкладством, закрывал лицо руками и просил прощения. Теперь он плакал в три ручья, как полоумный в истерике, и выкрикивал бранные слова:
— За что? Скажи! Неизвестно откуда взялся и прикидываешься тут отцом! Задираешь нас, а вот мой настоящий отец…
— Как ты смеешь? — Мать бледнела, вздыхала и подносила руку к губам.
— Сопляк! Нашелся умник! — гремел Тикуами, впадая в неистовый гнев.
Он запирал Хиёси в амбаре и запрещал жене кормить его. До самой темноты вопли Хиёси оглашали дом.
— Выпусти меня! Дурак! Болван! Ты что, оглох? Дождешься, что я сожгу здесь все дотла!
Он выл по-собачьи, но к полуночи засыпал. Однажды Хиёси услышал чей-то голос у самого уха:
— Хиёси! Хиёси!
Ему снился покойный отец. Спросонья он воскликнул: «Отец!» Потом различил во мраке фигуру матери. Онака тайком принесла немного еды:
— Поешь и успокойся. А утром я попрошу у отца прощения за тебя.
Он покачал головой и ухватился за материнский рукав:
— Ложь! Он мне не отец. Мой отец умер!
— Почему ты постоянно твердишь такие глупости? Почему не хочешь вести себя хорошо? Сколько я умоляла тебя слушаться отца! — Каждый разговор с сыном был для Онаки как острый нож, но Хиёси не понимал, почему мать вдруг начинала судорожно рыдать.
На следующее утро, едва встало солнце, Тикуами обрушился на жену с попреками:
— Ты обманула меня и отнесла ему ночью еду, верно? Его никак не исправить из-за твоих потачек. И пусть Оцуми тоже не подходит к амбару!
Ссора длилась полдня, пока Онака опять в слезах не ушла куда-то одна. Под вечер она вернулась с монахом из храма Комёдзи. Тикуами не спросил, где она пропадала. Он сидел перед домом вместе с Оцуми и плел циновку. Увидев жену, он лишь нахмурился.
— Тикуами, — сказал монах, — твоя жена просит нас взять в послушники твоего сына. Ты согласен?
Тикуами молча посмотрел на Онаку, которая стояла у задних ворот и тихо всхлипывала.
— Ну что ж… По-моему, это совсем неплохо. Но ведь нужен поручитель.
— К счастью, жена Като Дандзё согласилась. Они живут у подножия горы Ябуяма. И она, насколько мне известно, сестра твоей жены.
— Вот как! Она и у Като побывала?
Тикуами помрачнел, хотя и не возражал против отправки Хиёси в храм, но разговаривал с монахом односложно.
Дав какое-то распоряжение Оцуми, он пошел приводить в порядок инструменты и проработал до конца дня с угрюмым видом.
Хиёси, выпущенный из амбара, выслушал еще одно материнское наставление. Ночью его искусали комары, и лицо у него распухло. Узнав, что его решили отправить в храм, он разрыдался, но быстро утешился:
— Там мне будет лучше.
Монах засветло собрал все, что могло понадобиться Хиёси, и, когда наступила пора прощаться, даже Тикуами выглядел опечаленным.
— Послушай, Обезьяна, в храме тебе придется вести себя иначе. Таких озорников там держат в строгости. Научись читать и писать, и мы скоро увидим тебя настоящим послушником.
