Тимери остановился и посмотрел в глубину полутемного зала. В напряженной тишине он почувствовал и тревогу и смущение собравшихся.
— Григорий Иванович передал еще, что посылает к нам своего бригадира. Найдете, мол, возможным померяться с ней силами, пожалуйста, соревнуйтесь. Ворота «Интернационала» открыты, преграды не поставлены. К «Чулпану» мы завсегда с ясной душой, с открытым сердцем. А дальше, говорит, видно будет... Гостья, которая с нами сидит здесь, и есть тот самый бригадир, товарищ...
— Наталья Осиповна... — шепнула Айсылу, потянувшись в сторону Тимери.
— Да... Наталья Осиповна пришла к нам с поручением от Григория Ивановича... Соревноваться хочет с нами... Надо решить, какая бригада примет ее вызов? Давайте посоветуемся, обдумаем и скажем свое слово...
В зале зашумели, заговорили, потом, поглядывая на Наташу, вновь стихли. На открытом лице этой симпатичной женщины было столько дружелюбия и чистосердечности, что, пожалуй, никто не решился бы задеть ее грубым словом или высказать обиду.
Гостья беспокойно посмотрела в зал, потом на Айсылу и встала, тронув рукой бусинки на шее.
Она оказалась бойка на язык.
— Товарищи, старшие и младшие! Мы не только в гости пришли к вам, — начала она и пошла низать слова. Напомнила о многолетней дружбе между «Интернационалом» и «Чулпаном», рассмешила всех рассказом, как в дни юности в праздник «джиен» чуть было не вышла замуж за байтиракского парня.
— Мы, — сказала она, — пришли к вам как истинные друзья. Что сами знаем, тому вас научим, чего не знаем — у вас поучимся. Силы-то у нас равные. И у нас мужья на фронте, и наши скакуны на войне. — Затем она поделилась тем, как у них колхозницы выхаживают лошадей; если нужно, даже картошкой своей кормят. Поведала и о том, что нет известий от старшего брата. Рассказала, как в прошлом году под Минском фашисты расстреляли с самолета сестру с ребенком. Тут голос ее дрогнул и глаза загорелись. — Я дала слово работать не только за себя, но и за мужа и за убитую фашистами сестру. Пусть выращенные нами колосья обернутся пулями против врага!..
В заключение Наташа объявила, что посевную она намерена закончить в девять дней, собирается снять урожай по сто десять пудов с гектара и призвала чулпановцев последовать ее примеру.
Ей шумно аплодировали. Потом, когда наступила тишина, в зале стали оглядываться по сторонам, друг друга подталкивать, подбивать на выступление.
— А ну, дружки, неудобно ведь томить гостей!
— Бригадиры, не тяните, решайтесь!
В зале покашливали, перешептывались, но слова так никто и не просил.
Беспокойное молчание зала стало тревожить Айсылу.
— Бикмулла-абзы! Может, ты что-нибудь скажешь? Хоть ты покажи свою удаль.
— А? Чего? — длинный сухопарый старик с редкой козлиной бородкой, подавшийся по случаю глухоты правым ухом вперед, медленно встал на ноги. — А? Чего? — опять переспросил он. — Соревноваться? Это ты мне говоришь?.. Надо бы, дочка! Очень надо бы! И опыт у Наташи большой... Молодых бы наших поучила урожай высокий выращивать. Только у меня силенок не хватит, детки. Лошади меня убивают, лошади! Может, кому-нибудь и выдумкой покажется, а для меня это истинная правда: у нас всего-то одиннадцать одров; половина из них той же стати, что и я сам — зубы у них уже лет десять как выпали... Нет уж, куда мне! Только колхоз осрамлю... Одна надежда — на молодых... Ну-ка, молодежь, что же вы?!
— Э-эх! — вздохнул кто-то глубоко.
Айсылу поискала глазами кого-то в задних рядах и крикнула:
— Юзлебикэ, что же это? Ни слуху ни духу... Как там твоя бригада думает?..
Тут Апипэ рассмешила всех:
— И впрямь! Как же мы Юзлебикэ забыли? Ведь она уже своей коровой прославилась!
Юзлебикэ, не обращая внимания на поднявшийся в зале гогот, встала:
— Рада бы всей душой, товарищи, да возможностей никаких нет. Сама знаю, какое у меня положение, и позориться перед народом не хочу.
— Вот до чего дошли! — крикнул кто-то из зала.
— Стыдно ведь! Что фронтовики скажут?!
Больше Тимери выдержать не мог. Он поднялся, не попросив даже слова у Айсылу. Глаза его смотрели укоризненно, слова были полны горечи.
