Внутри безветренной зоны тесно, колесо к колесу, катились тридцать фургонов, в большинстве своем перевозящие раненых. Фургоны окружала тысяча человек, устало бредущих на юг. Уткнувшись взглядами в землю, они с ужасом ждали своей очереди сменить кого-либо в цепи обороняющихся. Не было слышно ни разговоров, ни шуток. Эти люди видели слишком много поражений и следовали за Капитаном лишь потому, что он пообещал им шанс выжить.
— Костоправ! Сюда! — С правого фланга линии фургонов мне замахал рукой Лейтенант.
Капитан походил на залегшего в спячку медведя, которого разбудили раньше времени. Седые волосы на его висках топорщились, когда он пережевывал слова перед тем, как их выплюнуть, кожа на лице обвисла, а глаза превратились в две темные впадины.
— Кажется, я приказывал тебе никуда не отлучаться, — произнес он с бесконечной усталостью.
— Настала моя очередь…
— Тебя это не касается, Костоправ. Дай-ка я попробую повторить все настолько простыми словами, чтобы понял даже ты. Нас три тысячи. Мы в непрерывном контакте с мятежниками. И у нас только один полоумный шаман и один настоящий врач, чтобы позаботиться обо всех. Половина энергии Одноглазого уходит на то, чтобы помогать поддерживать этот островок спокойствия. Вот и получается, что все медицинские заботы ложатся на твои плечи. А это означает, что ты не должен рисковать в арьергардных стычках. Ни под каким предлогом.
Я уставился в пустоту поверх его левого плеча и, хмурясь, разглядывал вихри песка вокруг зоны спокойствия.
— До тебя дошло, Костоправ? Я ясно все сказал? Я ценю твою преданность Анналам и твое стремление оказаться в самой гуще событий, но…
Я кивнул, потом обвел взглядом фургоны и их печальный груз. Так много раненых, и так мало я могу для них сделать. Капитан не мог понять того чувства беспомощности, которое порождало у меня это зрелище. Я мог лишь зашивать раны и молиться да облегчать страдания умирающих, пока они отходили в мир иной, и мы выгружали их, освобождая место для новичков.
Мы потеряли слишком многих, кто мог бы остаться в живых, располагай я временем, умелыми помощниками и возможностью делать нормальные операции. А почему я полез в линию сражающихся? Да потому что там я хоть чего-то мог добиться, ответив нашим мучителям ударом на удар.
— Костоправ, — рыкнул Капитан. — Мне кажется, ты меня не слушаешь.
— Да, я все понял. Я остаюсь здесь и занимаюсь шитьем.
— Не надо раскисать. — Он коснулся моего плеча. — Душелов сказал, что завтра мы доберемся до Лестницы Слёз. И тогда мы сможем сделать то, что нам больше всего хочется, — раскровенить Твердецу нос.
Твердец стал главным генералом мятежников.
— А он не сказал, как мы собираемся это сделать, если у них такое численное, превосходство?
Капитан нахмурился и зашагал по-медвежьи, вперевалку, составляя в уме ободряющий ответ.
Разве способны три тысячи выдохшихся и потерпевших поражение солдат повернуть вспять вкусившую победу орду Твердеца? Да ни за что. Даже с поддержкой трех из Десяти Взятых.
— Пожалуй, нет, — фыркнул я.
— Впрочем, это не твой департамент, верно? Душелов ведь не подвергает сомнению правильность твоих хирургических процедур, разве не так? Тогда с какой стати ты полез в стратегию?
— Неписаный закон всех армий, Капитан, — ухмыльнулся я — Рядовым предоставляется право подвергать сомнению ясность рассудка и компетентность своих командиров. Это цемент, не позволяющий армии развалиться.
Низкорослый Капитан на ходу взглянул на меня снизу вверх из-под кустистых бровей:
— Так говоришь, не позволяет ей развалиться? А ты знаешь, что заставляет ее двигаться?
— Что же?
— Такие, как я, кто дает пинка в зад таким, как ты, когда они начинают философствовать. Надеюсь, ты понял мой намек.
— Полагаю, что понял.
Я отошел, достал из фургона свою медицинскую сумку и принялся за работу. Поступило несколько новых раненых.
Творение Зовущей Бурю продолжало подтачивать амбиции мятежников.
Я устало брел вперед, ожидая очередного вызова, когда заметил вынырнувшего из песчаных вихрей Ильмо. Я не видел его несколько дней. Заметив, что он направляется к Капитану, я тоже подошел поближе.
