- Слушай! Люгру! Скажи, а? - мне показалось, что я сам начал говорить с акцентом.
- Это из правил дорожного движения, - опять приотпустил Джурабай, позволив себе длинную фразу, и сочувственно покачал своей стриженной тыквой с гулистанских бахчей: - Я думал, ты умный. Завтра обязательно скажу. Стыдно - будет? - Неуклюже переставляя ступнями, как будто меся глину для саманных кирпичей, он повернулся ко мне спиной и, еще раз задев мой возмущенный взгляд коричневым уголком своей издевательской улыбки, пошел прочь.
Завтра он не пришел. Явился только через неделю с перевязанной рукой, поцарапанной шеей и большим синяком под глазом.
- На больничном был, - объяснил, показывая на руку. - На танцы ходил. В парк. Вечером. Первый раз... - Замолчал, полистал конспект.
Вся моя, в общем-то, беспричинная злость на него прошла. Больше того, мне стало жаль этого безобидного, миролюбивого парня, умудрившегося кому-то - себя я уже в расчет не брал - досадить. Причем, до такой степени - до мордобоя... Я был более искушенным в современной городской жизни, которая состояла не только из домашнего быта, хождения в школу, общения с друзьями на родной улочке. Поэтому имел право спросить его: чего тебе, Джурабай, нужно было в парке, на танцах? Ведь туда в нашем городе не принято ходить без "кодлы", в одиночку. Человек без друзей на наших танцах - никто. Его за это жестоко наказывают, потому что он, позволивший себе "одиночество", инородное тело, бросающий вызов неподвольной общности, а точнее, если называть вещи своими именами, - трусливой стадности, которой поражена азиатская провинция. Стадности, у которой здесь все в рабской подчиненности - и узбеки, и русские... Все! Вот, знаешь, даже сложная метафора родилась... Что такое метафора - неважно, не забивай свою, наверное, до сих пор гудящую после "бокса" голову. Просто: ты, Джурабай, на наших танцах был - как неправильное "люгру" в среде "правильно" исковерканного. Сложно?...
Так я мысленно горько шутил, раздраженно сочиняя социальную тираду, боясь эмоциональным звуком выдать свое индивидуальное бессилие и свою во внешнем мире непопулярную, если только ни в песенном, "блатном" подгитарном жанре, сопливую сентиментальность.
- Русскую музыку люблю, - тихо сказал Джурабай. - Там ансамбль. Гитары. Цветная... как ее? - цветно-музыка. Красиво.
Не вся музыка русская из того, что ты надеялся там услышать, - опять хотел просветить его я. Негритянские бит и рок, английский "Битлз" и японский "Ройолнайтз", - тоже русская музыка в твоем понимании. Впрочем, какая разница!... - я, опять "про себя", махнул рукой.
Джурабай улыбнулся, синяк под зажмуренным в вялый мешочек глазом смешно, фиолетово с ярким отливом, сморщился:
- Я помню. Обещал - говорю. Вот: "Люгру" значит - люгруровщик!... Явно издеваясь, пояснил "для бестолковых": - Милиционер с полосатой палкой. - Улыбка сошла с лица, растаяли шутливые паутинки на смуглой коже, и он закончил тоном, с которого начал, грустным и усталым: - Я же говорил: из Правил. Сокращенно. Эх ты, - умный...
На экзаменах по правилам дорожного движения мы сидели вместе. Я ответил на все вопросы в его билете. Мы оба получили "отлично". Он был благодарен своему спасителю - в правилах ориентировался слабовато. Даже не собственно в правилах, а в билетах, в которых вопросы - на литературном русском языке. Обещал, что никогда меня не забудет. И если, едучи на машине, вдруг увидит пешим - непременно остановится, подвезет.
Через двадцать лет я вновь посетил свою родину, ставшую независимой "не моей" или "от меня"? - страной.
Шел по городу детства, - здороваясь или прощаясь? Наверное, и то, и другое. Вглядываясь в знакомое и близкое до боли: камни старого города, медленные воды Сыр-Дарьи, зелень ветхой акациевой рощи... Тяжело дыша воздухом родины, ставшим... Знойным, душным? Нет, в стране зноя он не был душным - таким не бывает воздух родины. Тогда - каким?...
Визг тормозов, гортанный оклик.
Джурабай выполнил давнее обещание, которое, вдруг, стало, с высоты лет и через призму обстоятельств, похожим на клятву, - остановился почти на перекрестке. Мы обнялись, хоть никогда не были более чем соседи по досаафской парте.
