Человек, вышедший из зарослей тростника, улыбнулся. Зубы белые на смуглом лице. Бородка модная, эспаньолка.
Александр Ульянов, долго искавший и наконец нашедший свою единственную любовь, готов был защищать ее. Александр Ульянов схватился за корягу.
Смуглый парень усмехнулся. Повел плечом. Ствол автомата уставился черным зрачком на Ульянова-младшего. Страшно Саше не было. Слишком высокая мушка, слишком игривая. Несерьезная какая-то. На винтовках мосинских мушки не такие. На трехлинейках – настоящих, для серьезной войны предназначенных, – на них и мушки серьезные – маленькие, деловитые, решительные и внимательные мушки. Мушки, которые не пропустят врага. Они уткнутся в него, зацепятся за пуговицу на гимнастерке, они просто заставят стрелка метить туда, куда нужно.
А эта мушка – какая-то клоунская. Высокая, дурашливая, как тулья фуражки Пиночета.
Саша улыбнулся мушке-дурашке.
– Меня зовут Эрнесто, – сказал смуглый парень. – А ты кто?
– Саша, – сказал Александр Ульянов.
– Саша? А есть ли будущее у тебя, Саша? – после короткой паузы спросил Эрнесто. – Саша, как ты думаешь?
– Есть. Потому что я знаю... Я знаю, как сделать, чтобы всем было хорошо, – сказал Саша.
– Неужто? – Эрнесто пошуровал в кармане. Вытащил горсть патронов. Пересчитал, ссыпал обратно. – И как ты это видишь?
Саша напряженно думал. Мысли плавали в голове, как жирные налимы. Если их погрузить в деготь. Там бы им было лучше. В черном, вязком дегте. Медленно-медленно, лениво шевелили бы они в кромешной тьме дегтярной субстанции черными жабрами. Налимы. Слово-то какое. НАЛИМЫ... Тяжелые, скользкие, вялые рыбы – что с ними делать? Не смотреть же на них? Только жрать. Сидючи за столом, покрытым белоснежной скатертью, ожидать, когда Глаша принесет из кухни блюдо с налимами, фаршированными мелкими, проворными дроздами. Убитыми в полете, чтобы жизнь в них не успела замереть, почти еще поющими. Так – бах! – в полете, он, дрозд, и не понял ничего, не успел, а его уже к столу тащат – вот, извольте, господа, дрозды, жрите, почти живые, жрите, вкуснотища, господа, час назад еще летали, а как блюдо называется? о-о-о... русское национальное блюдо, прерванный, кхе-кхе, полет.
– Ничего ты не сделаешь, – сказал Эрнесто. Устало сказал. Как будто не молодой был мужик, а старичок ветхий, уставший жить. – Ничего. Тебя повесят. И будут правы.
– За что? – изумленно спросил Александр. – Меня – за что повесят? Я же ничего такого...
– За бездарность, – улыбнувшись, сказал Эрнесто. – Понял? – Он подошел, присел рядом. – Затянуться-то дайте.
– Так все уже, – виновато сказал Саша, – «пятку» добили.
– Вот видишь, – заметил Эрнесто. – И я говорю: за бездарность. А вообще-то есть такое слово «товарищ».
– Я знаю, – сказал Саша. – В словаре Даля это слово обозначает разбойника, который со своими дружками грабит купцов и берет товар. Оттого и «товарищ».
– Нет, – твердо сказал Эрнесто, – ты не знаешь, что именно такое «товарищ». Нет у Даля такого определения. И именно поэтому тебя повесят. А те, кто знают, кто поймут – те сами вешать будут. Comprendes?[9] А теперь – пока, ребята.
Эрнесто поднял автомат, и грохот очереди ударил по Сашиным ушам – словно водой холодной из ведра окатили. Да несколько раз.
«Господи, – подумал Ульянов. – Господи, должно быть, это сны какие-то ко мне являлись. Вот, Глаша рядом сидит, задремал я, видимо, на бережку... Водки лишку хватил...»
– Барин, птичек-то возьмете домой? – спросила Глаша.
– Птичек? Каких еще птичек?
– Так вот же.
Ульянов открыл глаза. Глаша держала в руках маленьких, симпатичных дроздов со снесенными головами. Тушки держала.
– Домой понесем, барин, или здесь бросим?
– А кто их подстрелил-то? – тихо спросил Ульянов.
– Ну как это – «кто»? Че.
– Какой еще «Че»? Что за «Че»?
– Ну, Эрнесто-то, Эрнесто... Глюк. Это именно то, о чем Володя говорил. Много раз. Неужели этот глюк – настоящий? Конечно, галлюцинации разные могут быть, но чтобы так – реально?..
Тушки дроздов оттягивали руки. Надо же – маленькие, а какие тяжелые.
Это ж какой калибр должон быть у пуля, чтобы вот так, напрочь головы снести?
