Никогда не видел Глашиных панталон. Вот бы Глашу за бока схватить, да на этот стол. Интересно, как бы она себя повела? Заорала бы? Нет. Она ведь боязлива. Орать не станет.
Эх, ладно, это мечты, мечты. Делом нужно заниматься, а не в эмпиреях парить. Учиться, к экзамену готовиться. А тут – одна Глаша в голове. Подумаешь, тоже – цаца... Мало ли девушек приличных, а он все об этой дуре, маменькиной любимице. И чего маменька так с ней носится – Глашенька, солнышко, заинька... Служанка и служанка. Обычная баба. Хотя, есть в ней что-то. Нет, хватит.
Так. Значит, комод. Однако – нет. Де Сад в комоде тоже не стал бы тайников устраивать. Та же служанка может залезть и продать де Сада с потрохами. А де Сад после Бастилии осторожничал. Бастилия – она кого хочешь уму-разуму научит. Станешь осторожничать, когда лет тридцать света белого не видишь. Хоть бы и с личным поваром, хоть бы и полнеть при этом, при отсидке то есть, лицом добреть, в плечах раздаваться, книжки писать – один хрен – Бастилия. Четыре стены кирпичных. И повар, тоже через плен и лагеря всякие прошедший. К беседам душещипательным не склонный. Короче, живи – не хочу.
А что, если и вправду конторка эта у де Сада стояла?..
Ну, если логически рассуждать – только в конторке он мог что-то интересное прятать. На столе – ясное дело – повар со служанкой акробатов дают, в шкафу – скелет, по комоду шарят все кто не попадя – прачка, шляпник, зеленщик, чучельник какой-то, к кошельку десадовскому присосавшийся в трудную для маркиза минуту, сибиряк в пенсне и с тонкими нервными пальцами производящими на понимающего человека тревожное впечатление, – шарят там все кому не лень...
Не позавидуешь де Саду. Тяжелая судьба. Сидит в комнате своей – жирный, отъевшийся в Бастилии, никто его не любит, вокруг бардак – глаза бы не смотрели. Вот и сидит маркиз, слезами умывается и думает – где бы тайны свои сокровенные спрятать, куда бы личные вещи пристроить? Чтобы ни зеленщик, ни шляпник, ни одна собака чтобы не нашла?
В конторку. Конечно, в конторку. Не полезет туда ни служанка, ни зеленщик, ни повар. Все знают: маркиз – он с приветом. Хоть и узник совести, и революцией затребованный и призванный. Что у него в конторке может быть? Бред один. Открытки порнографические – в лучшем случае. Или новая книга Доценко, запрещенная, Конвентом признанная опасной для массового сознания.
Ага. Как это папа не заметил? Или – заметил? Папа же не скажет – мол, у меня в конторке ящичек потайной. А в ящичке том...
...Панк или пропалк. Это точно. Наверняка это – выбор.
Я знал, что я найду то, что искал. Я знал, что здесь есть тайник. Не могло не быть здесь тайника.
Скрипнул ящичек. Потянуть его на себя. Сделал. Оглянулся. Никто не заметил. И даже Глаша, которая следит за всеми, и за мной в особенности, не услышала.
Клинт Иствуд скрежещет с экрана. «Грязный Гарри». Подумаешь, большое дело. Я таких «грязных» уберу враз. Долго ли Грязный Гарри в Симбирске продержался бы? От силы – неделю. И то – если бы из комнаты не выходил, читал Библию и спал после.
Господи, что же это за штуковина несуразная? Баланс хороший, ствол реальный, в руке лежит как надо... Но эта фиговина сзади...
И сверху. Черт его знает, как стрелять из такой мандулы?! Патроны-то, правда, есть, но как стрелять? Впрочем, если патроны есть, как-то стрелять эта штуковина должна. Ага... Ага. Вот так. Целиться неудобно. Но, с другой стороны, если попривыкнуть, то и очень ничего. Кстати, даже стильно. Ни у кого в городе такой штуки нет. Это уж точно.
Она-то, дура, думает, что знает обо мне все. Она спать со мной хочет. Нужна ли она мне, сучка деревенская? Я в Петербург поеду, там и найду себе девочку. Или – в Москву. А эта дура следит за мной и думает, что я ее за это...
Стук в дверь. Холодный пот, мгновенно выступивший на лбу.
– Кто там? Глаша? Ты?
– Я, Александр Ильич.
– Так чего же ты там за дверью-то? Заходи.
– А можно? Мне бы прибраться...
* * *
– Вы меня не любите? Не любите?
Юбки на полу, сколько же на них, этих бабах, юбок-то?.. И сама-то распаренная, красная, словно из бани – баба и баба. Никакого желания.
