Нетрадиционные решения... А у него, у Сули, тоже, может быть, с башкой все в порядке. Хотя и постучали по ней в свое время на ринге – сначала на институтском, а потом и на серьезном. Успел он поездить и на чемпионаты страны и едва в Европу не попал. Если бы не драка та, в кабаке на Петроградской, точно бы в Австрию слетал. Отделал бы там немчуру всякую по первое число.
Ну, ничего. Он их и так отделывает. На бабки столько уже лохов фирменных опустил, что не стыдно за несостоявшийся чемпионат.
Вот сейчас он очень даже нетрадиционно позвонит в Москву, пробьет – как там дела у Толика-скважины. Может быть, такая тема срастется, что и Грек опухнет от зависти.
Восьмерка, ноль, девяносто пять, семизначный номер по памяти.
– Хэллоу! Это Суля говорит. Толик? Ты? Рад, что тебя застал. Слушай, тут такое дело...
* * *
– Не люди – звери, в большинстве своем. Уродливые, злые тараканы!
Леков изящно поклонился и с достоинством удалился за кулисы.
Несколько секунд зал оторопело молчал, потом с задних рядов раздались жидкие хлопки, их шелест прокатился волной до первых рядов и стих.
– Что-то совсем наш друг скис, – заметил Митя Матвеев, стоящий рядом со сценой. На груди Мити висел фотоаппарат «Зенит». Рядом с Митей переминался с ноги на ногу редактор подпольного журнала «Рок – все!» Яша Куманский.
– Нет новых идей, – сказал Куманский. – Еще год, ну, полтора, – и его окончательно забудут. Не работает человек. Весь этот его авангард – курам на смех. Ты же понимаешь, Митя?
– Понимаю, – ответил Матвеев и хотел сказать что-то еще, но Куманский перебил его, схватил за рукав пиджака, притянул к себе и зашептал в ухо, заливая Митю волной горячего, сладкого перегара.
– Вот, и я говорю... Смотри, смотри, сейчас настоящий драйв пойдет...
«С утра портвейну нажрался, – подумал Матвеев. – Черт его подери! Железный человек. Мне бы так... Я и пиво-то утром пить не могу. А этот – явно бутылку высосал. И ни в одном глазу. Только запах. Настоящий мужчина».
На сцену гордыми шагами вышли музыканты группы «Закат». Замерли у микрофонов. Зал заревел.
Группа «Закат» считалась в Ленинграде яростно антисоветской. Вероятно, в силу своего названия. Играли они исключительно в рок-клубе – сцены Дворцов и Домов культуры были для «Заката» запечатаны семью печатями. Именно так – на столах у руководства Домов и Дворцов лежали специальные бумажки, присланные из специального отдела Комитета государственной безопасности, печати были на этих бумажках и много чего еще было. В том числе – списки групп и музыкантов, не рекомендуемых к выступлению на публике.
Рок-клуб – это статья особая. Рок-клуб и создан был этим самым специальным отделом. В рок-клубе выступить мог если не кто угодно, то, во всяком случае, из таинственного списка, – любой. А представители специального отдела не без удовольствия (тоже люди ведь) слушали запрещенных артистов в специально отведенном для них месте. Слушали и делали выводы. Записи тоже делали. Для истории. Или еще для чего.
«Закат» начал свое выступление с «Колоколов». Говорилось в песне о том, что певцу эти самые колокола снятся по ночам. Лежат они в траве-мураве. Точнее, это становилось понятно только со второго куплета – колокола-то, собственно, висят. А лежат языки. Дело в том, что в первых восьми строчках не было ни одного подлежащего. Одни сказуемые да определения. Междометия пару раз встречались. Лежат, поют, стонут, висят, звенят такие-растакие, горюшко, мол, горе и одна вокруг сплошная беда.
«И поднял я натруженный язык», – «Закат» затянул третий куплет.
Слушатели, сгрудившиеся возле сцены, подняли руки вверх, сцепились друг с другом пальцами и начали ритмично раскачиваться из стороны в сторону, подпевая вспотевшему от многозначительности «Закату»: «Головой своей к нему приник».
Дальше было что-то про родник, про то, что кто-то там сник, про дневник, который попутно ведет автор и заносит туда всякие неприятности, из которых только, как выяснялось, и состоит вся его непростая жизнь.
После описания разных гадостей, случившихся с автором в росной траве-мураве, следовало очень громкое гитарное соло. Зал затих, готовясь к кульминации.
