Я быстро и полно изложил подробности.
– Вот как! – Вулф склонил голову на одну шестнадцатую дюйма. – Приемлемо, Арчи. – Голова его повернулась к нашей гостье. – Мисс Лэшер, вероятно, вы многое можете рассказать. Говорите, прошу вас.
– О чем говорить? – спросила она угрюмо.
– Начните с конца. Где вы прятались в том коридоре с половины четвертого до половины пятого и кого или что вы там видели?
– Я не пряталась. Я вышла и вернулась и тогда уже увидела, как тот человек открыл дверь. Потом я ушла…
– Нет. Так не пойдет. Вы хотели перехватить мистера Гулда, когда он выйдет, и вы спрятались. Полиции наверняка не понравится, что вы солгали им, да еще назвали фальшивое имя и фальшивый адрес, а затем сбежали. Я могу не ставить их в известность, но при условии, что вы скажете мне правду.
– Я вовсе не сбежала. Просто я собиралась навестить подругу.
Выкурить ее из норы – вот это была работа! Она замкнулась на целых десять минут, наперекор всему, что говорил Вулф, и не сдавалась, пока я не принес багаж из столовой и не принялся в нем рыться. Я выудил ключи у нее из сумочки, и на мгновение мне показалось, что сейчас она начнет царапаться и пинаться, но она все-таки передумала и, сидя в кресле, только сверлила меня взглядом.
Я перебирал вещи вдумчиво и методично. Когда я осмотрел все, в чемодане осталось полным-полно дамской одежды и аксессуаров, в основном интимного свойства, а на столе Вулфа собралась коллекция самых разнообразных вещей, отнюдь не только дамских. Рубашки, галстуки, три фотографии Гарри Гулда, пачка писем, перевязанная тесемкой, верхнее из которых было адресовано Роуз, что-то еще и большой конверт из оберточной бумаги, скрепленный зажимом.
Я открыл конверт и извлек содержимое. Там было всего два предмета, и ни один из них не заставил мое сердце подпрыгивать. Первым был замызганный счет из «Гаража Нельсона, Саламанка, штат Нью-Йорк», причем, судя по характеру ремонта, машина по меньшей мере врезалась в гору. На счете стояла дата – 11 апреля 1940 года. Вторым предметом были несколько страниц, вырванных из «Журнала садовода», что я легко определил по качеству бумаги и типографскому шрифту. Это оказалась статья Льюиса Хьюитта, озаглавленная «Пожелтение Куруме в Америке». Я поднял брови и передал ее Вулфу. Тут я заметил нечто, что поначалу пропустил: надпись карандашом на обороте гаражного счета. Это было имя «Пит Аранго», написанное мелким изящным почерком, совершенно не похожим на тот, каким были сделаны надписи на лицевой стороне. Еще один образчик той же каллиграфии красовался на верхнем в пачке писем конверте, адресованном Роуз Лэшер. Я развязал тесемку, достал письмо и обнаружил на нем подпись – «Гарри».
Я передал все это Вулфу, и тот просмотрел письмо.
– Это заинтересует полицию. – Он хмыкнул и перевел взгляд на Роуз. – Это заинтересует их даже больше, чем ваш…
– Нет! – закричала она; ее заколотило. – Вы же не станете… О, ради бога, вы не должны…
– Где вы прятались в том коридоре?
Тут-то ее и прорвало. Да, она находилась там с того момента, когда я увидел ее, и до того, как, приоткрыв дверь, ведущую к экспозиции, заглянула внутрь. Она пряталась за упаковочными ящиками и кустарниками у задней стены. Поднявшаяся суматоха ее встревожила, и она проскользнула из коридора в главный зал, где стала протискиваться через толпу. Тут я и вернул ей сумочку, которую она каким-то образом обронила.
Что и кого она видела, пока пряталась?
Ничего. Несколько человек проходили мимо. Она их не знает и никого не запомнила, кроме Фреда Апдеграфа.
Это была явная ложь. Она не могла не видеть меня с Вулфом и Хьюиттом, когда мы шли по коридору и я поднял трость. Трость лежала как раз под той дверью, за которой она следила. Не могла она не видеть и человека, который оставил там трость. Он ведь должен был присесть, чтобы надеть петлю на рукоятку, а может быть, и приоткрыть дверь, чтобы вытянуть приготовленную петлю, скрытую среди листвы. Но Вулф оказался в незавидном положении. Он не посмел упомянуть трость, это было исключено. Неужели он ждал, что она сама невзначай проговорится о ней, а заодно и о том, кто ее там оставил?
