Так что же оно со мной получается? Выходит, дело только в одном: раздавлю я червя или нет?
Тут претензий к самому себе я не имею. И никаких сомнений во мне самом нет. В песне поется: «И что положено кому, пусть каждый совершит…» Мне, Андрею Селянину, положено держаться до конца. Это значит, что все свои патроны я должен израсходовать по прямому назначению, то есть стрелять ими только по фашистам. Для того они мне, русскому солдату, и даны. Для этого, а не для того, чтобы я расходовал их на личные нужды. А что страшно мне помирать, так что ж делать? Тут уж, значит, ничего не сделаешь… И надо выбросить ко всем гадам всякие мысли о страхе из головы, тогда оно, конечно, станет легче.
Да и не только о страхе — о жалости к самому себе тоже, потому что это еще хуже, чем страх. Ведь вот только начал думать о своем чижике-пыжике, как внутри будто что-то вмиг оборвалось. Будто тоска зажала душу тисками и жмет, и жмет проклятая — ни вздохнуть, ни выдохнуть!»
Танкист, тот, что полз к Андрею слева, остановился, укрылся за невысоким холмиком. Полежал минуту-другую, потом, не поднимая головы, что-то прокричал своим. Те тоже остановились и залегли. У Андрея в это время зачернело в глазах, и он обрадовался, что все они залегли и дали ему маленько передохнуть. Все же он зажал в руках карабин и решил: «В случае чего, буду стрелять по слуху. Шансов, конечно, куда как меньше, но другого выхода все равно у меня нет».
По слуху Андрей стрелял не так, как его старшина Микола Трофимчук. Тот давал! Выведет их темной ночью на поляну, посадит в круг и говорит:
— Может так быть, что разведчик лежит в похожую на эту ночь в засаде, а враги ползут к нему с разных сторон и готовятся или прикончить, или взять его в плен? Может так быть, спрашиваю?
— Может, — отвечают разведчики.
— И что тогда должен делать разведчик? Ясное дело — отходить! Но отходить, если он все равно уже обнаружен, надо с боем. Потому как каждый убитый фашист — это фашист уже мертвый, а с каждым убитым фашистом победа наша становится ближе. Но можешь ли ты убить фашиста, ежели его не видишь?
— Нет! — отвечают хором.
— Не-ет! — усмехается Микола Трофимчук. — Тоже мне — разведчики! Небось, ложку натемную мимо рта никто не пронесет… Ну-ка, тащи чучело!
И вот кто-нибудь из разведчиков тянет по траве чучело, привязанное за длинную веревку, а Микола Трофимчук лежит с пистолетом или карабином в руках и чутко прислушивается к шуршанию травы. Кругом ни зги не видно, а старшина для порядка еще и каску на глаза надвинет, чтоб не было никаких сомнений. Потом — бах, бах, бах! И говорит:
— Все сюда!
Включаются фонарики, подходят к чучелу, глядят. Три раза бахнул Трофимчук — три дырки в чучеле, пять раз бахнул — пять дырок.
— Вот как надо, — говорит Микола. — А теперь давайте вы, по очереди.
У Андрея из пяти выстрелов было по три, а то и по четыре попаданий, но старшина все равно ворчал:
— Мазила грешная!
Если по-честному, Андрей обижался тогда на старшину. Плохо ли три-четыре попадания натемную! Придирается старшина!
А теперь он думал: «Стреляй я так, как Микола Трофимчук, плевать бы мне теперь на то, что в глазах чернота. Не промазал бы, даже если бы и не видал фрица-танкиста.
— Эй, русс!
Это закричал фриц, который был слева. Чего ему, интересно, нужно?
— Эй, русс! Я не есть желаний тебе капут. Я и мой два камрад есть желаний маленький дипломатише разговор. Ти ферштейн?
— Давай дальше, — ответил Андрей. — Давай дальше в том же духе, я очень ферштейн.
— О, гут! Что есть твой желания?
— У меня одно желание — прикончить вас всех троих. Ты ферштейн?
— Глюпенькая ти есть сольдат! — прокричал танкист. — Отшень глюпенькая! Скоро темно-темно, ти переставало видеть, и тогда я и мой два камрад кричали по-русски «ура» и бежали тебя убить. А? Ти ферштейн?
— Попробуйте.
Ему трудно было говорить, а тем более — кричать. От этого у него совсем потемнело в глазах, и он замолчал А танкист не унимался:
— Эй, русс! Ти отшень голодный? Ти хочешь тушенка и галетка?
«Ну и сволочь! — подумал Андрей. — Знает, гад, о чем говорить. Не хватало, чтобы он еще и воды предложил. Приподнялся бы он хоть чуток, я ему врезал бы. Я ему дал бы галетку».
