Все еще улыбаясь, он обнял братишку за плечи, нежно сжал. Они очень любили друг друга.
— Мне не с кем поговорить, — мягко произнес Самнанг, — поэтому я порой и выкладываю все тебе. Ты — все, что у меня есть, единственный, кто меня понимает.
— Да, я понимаю, бавунг,— сказал Киеу Сока, стремясь помочь старшему брату. Он был счастлив, что тот разговаривает с ним как со взрослым. — Ты знаешь.
— Верно, — Киеу Самнанг прикрыл глаза. — А сейчас забудь, о чем я тебе тут наговорил. Это ничего не значит, — но про себя подумал: скоро настанет время, и это будет значить все.
* * *
Ким сидел в библиотеке и делал выписки из досье «Рэгмен». Подошел библиотекарь и передал ему приказ подняться к Директору.
Ким кивнул, в последний раз глянул в свои записи, чтобы убедиться, что он на верном пути. Затем закрыл досье, отодвинул кожаное кресло, сложил выписки в измельчитель документов: из библиотеки запрещалось что-либо выносить, за редким исключением, и тогда требовалось получить две подписи начальства.
Он вернул досье, отметил время, расписался. Кивнул библиотекарю — внешность его была до такой степени невыразительной, что и при желании ее невозможно было бы описать, — и зашагал по длинному коридору.
Пол был покрыт толстыми коврами, кругом царила полнейшая тишина — одно из строжайших требований Директора. Даже на первых этажах, где располагался музыкальный фонд «Дайетер Айвз» — этот Фонд был создан для прикрытия истинной деятельности тех, кто занимал остальные этажи, и, опять же ради прикрытия, тратил в год тысяч двадцать долларов на молодых американских композиторов, — так вот, те самые ничего не подозревающие композиторы по требованию истинных хозяев вынуждены были прослушивать интересовавшие их произведения исключительно через наушники. Только каждое первое воскресенье месяца, когда в зале происходили концерты, из здания доносились хоть какие-то звуки.
В этой тщательно сохраняемой тишине Киму легче было предаваться воспоминаниям о давно погибшей семье — эти воспоминания были единственным, что удерживало его в этой жизни. Воспоминания заставляли его также быть терпеливым:
уже давно время значило для него совсем иное, чем для других.
Поднимаясь в лифте, он думал о том, что принесло ему терпение. Теперь время настало, сказал он себе, время привести асе в движение. Последний кусочек головоломки лег наконец на свое место, и он почувствовал естественное желание ястреба опробовать крылья, прежде чем ринуться на жертву. Сколько времени заняло у него решение головоломки! Времени, исчисляемого несколькими жизнями.
Выйдя на верхнем этаже, он выглянул в похожее на бойницу окно: внизу, по Кей-стрит, сновали пешеходы. Чуть дальше к востоку виднелась площадь Феррагат и здание ИВКА[9] — располагалось оно достаточно близко к Белому дому, и обитатели era видели из окон не только туристов, но и тех, кто вершил судьбы страны.
Ким решительно отвернулся от окна и прошел через две двери — одна открывалась к нему, вторая, после маленького тамбура, от него.
Ступив внутрь, он и не подумал улыбнуться: Директор не признавал вольностей. Это был человек внушительного телосложения и со значительным, строгим лицом — Ким, которого научили не обращать внимания на лица и их выражения, и то каждый раз невольно испытывал почтение. У Директора была тяжелая квадратная челюсть, и если бы не пронизывающий взгляд, запоминалась бы в его лице только она. Киму не нравились глаза директора — они напоминали ему взгляд Трейси Ричтера.
— Ну, как повеселились во Флориде? — пророкотал Директор.
— Летом Флорида просто невыносима.
Директор встал из-за заваленного бумагами стола и скрестил на груди руки — более всего он напоминал монумент горы Рашмор[10].
— Ким, мы прошли с вами долгий путь. Я принял вас на работу вопреки рекомендациям людей, мнению которых я привык доверять, — Директор выплыл из-за стола, словно авианосец в открытый океан. — Вряд ли мне стоит повторять, что вы занимаете в фонде совершенно особое положение. До определенной степени вы пользуетесь даже большей свободой, чем я сам. Такой свободой, что если об этом догадается Президент, мне головы не сносить.
