Подчеркнем все-таки, что альтернатива, показанная Ле Гуин, не приводит к противопоставлению равенства в нужде – радостям потребления. Не все, что есть в достатке, отягощено злом, и не все, что приносит эгалитаризм, заслуживает одобрения. Полный эгалитаризм не является полной справедливостью, так как ликвидирует отклонения от общественного среднего как отрицательные, так и положительные. Тем самым предпочтение оказывается посредственности. Доказательством этого служит герой: он не может получить столько свободы для развития, сколько требует его духовная исключительность. Правда, именно эта его исключительность представляет самый слабый, наименее убедительный элемент романа. Выявим эту слабость, сопоставляя «Обделенных» с «Волшебником Земноморья».
«Волшебник» – из более раннего периода творчества Урсулы Ле Гуин. Критика почти забыла о нем, признав «Обделенных» самым выдающимся достижением писательницы. Я думаю, это неправильно. Суждение критики частично основывается на том, что несомненной является политическая актуальность «Обделенных», а кроме того, сказочная фантастика, к какой можно отнести «Волшебника», считается менее серьезным подвидом, более развлекательным, нежели научная фантастика. Это разграничение: фэнтэзи и научная фантастика, я считаю систематической ошибкой американской критики, которую поддерживает и европейская. По мнению американцев, если кто-то в произведении летает на ковре-самолете, речь идет о сказочной фантастике, а если на антигравитационной табуретке, то мы находимся в научной фантастике. При использовании аналогичных поверхностных критериев в биологии получалось бы, что летучие мыши находятся в более близких родственных отношениях с горлицами, чем с мышами, потому что мыши не летают. Ни летучая мышь, даже наряженная в чужие перья, не является птицей, ни сказка, украшенная наукоподобными терминами, не является научной фантастикой. Жанровый вес произведения зависит не от «научности» появляющихся в нем терминов, но от того, как оно их использует. В послесловии к «Необыкновенным рассказам» Грабинского я уже вспоминал о функциях, которые могла бы исполнять необыкновенная фантастика, кроме развлекательных.
«Волшебник Земноморья» является прекрасным примером именно таких функций. Это роман о том, как юноша в вымышленной стране обучается у выдуманных мудрецов, владеющих фантастическим искусством магии. Одновременно это реалистический роман – о формировании личности, о преодолении трудностей, о том, как запальчивая легкомысленность становится зрелостью. Наконец, это изящная притча о том, как можно дорасти до преодоления собственной смерти, не впадая ни в жалкий страх, ни в глупую спесь. Повествование ведется чисто и спокойно, в камерном приглушении. Роман сохранил свое звучание и в переводе, благодаря Станиславу Бараньчаку, который не потерял ни капельки поэтичности «Волшебника». Впечатляюще передано настроение туманного Архипелага среди бурных вод Севера, великолепна естественность перехода от скромного и тяжкого труда моряков и рыбаков к появлению потусторонней стихии. Эта стихия является не только традиционным стаффажем сказки, она представляет собой переодетую в необычные одежды, трактуемую аллегорически мощь, соответствующую действительным силам, которые человек высвобождает в Природе. Чары оказываются такими же увечными, сомнительными и обоюдоострыми, как научные открытия. Напомню о спасительном превращении молодого Геда в птицу, которое действительно высвобождает его из затруднительного положения, но само становится для него новой угрозой. Ведь это просто образцовая ситуация человеческого познания, ведь и наука, одаривая нас новыми свободами, одновременно подвергает нас новым опасностям. Именно этим двузначным отношением к высвобождаемой силе «Волшебник» приобретает абсолютную цельность, и потому более достоверен, чем «Обделенные». Политическая проблематика отодвигает на задний план личность и дела героя в «Обделенных». Его открытие, столь желанное для влиятельных персон, уподобляется магическому сокровищу, скрытому в его уме.
