Пока Ганс Вайгерт рылся в глубинах своего письменного стола в поисках галстука, Бернхард Фолькер как раз повязывал свой. Он стоял в ванной своего гостиничного люкса. Всегда, когда он бывал в Вене, он обычно останавливался в «Империале». Там его уже знали, и торопились следовать его желаниям.
В конце концов, Фолькер был одним из самых важных людей Европы. Как президент Европейского центрального банка он был господином над ЭКЮ, который несколько лет назад заменил национальные европейские валюты. Теперь это первоначальное искусственное творение было самой сильной валютой мира, даже более важной, чем американский доллар. И потому от политики Еврофеда, как называли банк по аналогии с его американским образцом, зависело многое – государства, предприятия, люди, судьбы.
Власть маленького человека из Германии, голова которого была лишь очень скудно покрыта волосами, базировалась не на реальной стоимости, а исключительно на искусственном производстве, которое как вуаль – подобно паутине – было наброшено на экономику современности: на деньгах. Все запутывалось в этой сети. Это был фокус жизни и стремлений, мотор современного общества. И Бернхард Фолькер был машинистом.
Опытными пальцами он обвивал концы галстука друг вокруг друга, чтобы связать их в узел. В зеркале он критически рассматривал результат. Он был перфекционистом до детали. Он не простил бы себе плохо сидящего узла галстука.
Короткий взгляд на «Сантос» от «Картье» на его запястье сказал ему, что по-степенно подходило время: уже одиннадцать минут двенадцатого. Через три четверти часа он встречался с австрийским министром финансов. Он ненавидел этого маленького казначея провинции, который не хотел понимать, что валютная политика Европы делалась в Люксембурге, там, где размещалось правление Еврофеда. У этих австрийцев всегда были какие-то жалобы и особые желания. Не могли ли они просто подчиняться? Слишком уж они все еще мыслили в категориях национального государства. Все же, эти категории давно стали устаревшими. В Австрии как раз часы всегда немного отставали. Таково было мнение Фолькера, и сегодня он дал бы это почувствовать тому, кто его здесь принимал.
Он вышел из ванной в одну из двух жилых комнат «люкса». Там его уже ждали оба телохранителя, как он поручил это им вечером раньше.
- Добрый день, господин президент.
Фолькер не ответил на их приветствие.
- Где Хельмштедт? Он же точно знает, как я ненавижу непунктуальность.
Фолькер был рассержен. Для него дело было не столько в опоздании, сколько в том, что его секретарю хватило наглости заставлять ждать себя.
Один из телохранителей почувствовал в себе желание утихомирить поднимающиеся волны.
- Я как раз видел его на завтраке. Он должен быть здесь в любой момент.
В дверь постучали.
Фолькер кивнул мужчине, чтобы тот открыл. Сейчас Хельмштедта ждет головомойка.
Телохранитель повернул дверную ручку и открыл. Еще до того как неожиданность успела отразиться на его лице, наступила смерть. Быстро, точно и непреклонно.
- Что ты, собственно, ищешь?
Тольмайн мог своим унынием замучить кого угодно.
- Мой галстук.
-Зачем? Повеситься хочешь?
- Дурак. Вечером я должен интервьюировать Фолькера.
- Конечно. У Риттмайер опять оказалось что-то лучшее. И мы снова должны за-тыкать дырку.
- Теперь ты снова начинаешь с «мы». Это на меня повесили эту работу, не на тебя!
- В прошлый раз это был как раз я. Ты уже знаешь, как…
Вайгерт прервал его.
- Может у тебя есть галстук для меня?
- Только тот, который на мне. И он мне самому нужен.
- Зачем? Хочешь повеситься, например?
- Ах, я бы с удовольствием!
Вайгерт справился бы и без галстука. По крайней мере, он при поисках нашел диктофон. Он не мог найти его уже пару недель. Чтобы пленки не оставались пустыми, он должен был составить несколько вопросов. Фолькер среди журналистов считался трудным собеседником для интервью. Это граничило с чудом, что он вообще дал себя уговорить на интервью.
