- Еще один?
Вайгерт молча кивнул. Пока мужчина за стойкой цедил пиво, он рассматривал его ближе. Он был несколько старше, чем большинство его гостей. На лице было что-то от солнца Южной Америки, кое-что из степей Азии и чуть-чуть прохлады осенней Европы.
Его длинные, черные волосы были связаны за головой в хвост. На нем были черные брюки, которые заканчивались немного ниже коленей. К этому еще лиловая рубашка и галстук-бабочка, богатство красок которого едва ли можно было описать. В левой мочке уха у него было тонкое золотое кольцо.
Вайгерт должен был улыбнуться, и он сделал это с покрытой снегом вершины. Все нонконформисты показывали, по меньшей мере, в одном свой конформизм, думал он: в выставлении на показ их внешней индивидуальности, которое было, все же, только формой, но не содержанием. Между тем бармен поставил ему пиво.
Вайгерт становился постепенно гневным, как всегда, когда Петер Филлигер слишком сильно опаздывал. Все же, гнев снова скоро проходил, когда он вспоминал, что сегодняшняя встреча на долгое время будет последней встречей с ним.
Петеру все чертовски надоело, он хотел сбежать из этой страны, по крайней мере, так он говорил. На самом деле он хотел сбежать прочь от этого общества.
Бесчисленные бессонные ночи оба друга провели вместе – выпивая, мечтая, ругаясь или просто беседуя.
Филлигер всегда был беспокойным характером, «всегда готовым к прыжку», как он называл это сам. Все же, без настоящей цели, как Вайгерт его иногда упрекал.
Они оба познакомились в армии, во влажной грязи полигонов, на жестком асфальте учебных плацев, в затхлых помещениях казармы, в которую их засуну-ли. Прошло уже десять лет с тех пор, как они отправились – среди первых добровольцев после ликвидации в Австрии всеобщей воинской повинности – все же на один год в армию. Все же, несмотря на все, – это было всегда их словом, их очень личным сопротивлением против того, что как раз входило в моду, их плаванием против течения, их поиском источника, которого они, вероятно, никогда не достигли бы.
Феномен войны, которую когда-то однажды назвали отцом всех вещей, уже давно больше, как кажется, не был настоящей угрозой. Армии сокращались, оружие превращалось в металлолом, казармы сносились. Начало мира больше нельзя было задерживать, с тех пор как в начале девяностых годов Варшавский пакт развалился, а советский медведь оказался беззубым.
Но война прошла метаморфозу, правда, совсем не новую, конечно. Пропитанная кровью и изрытая воронками земля полей сражения уступила место гладкому паркету биржевых залов; спартанский командный пункт в землянке, откуда управляли боем, стал стильным офисом центра концерна, и мелкая душонка брокера вытеснила моральный облик воина.
Вайгерт и Филлигер все же записались добровольцами в австрийскую армию, которая с девяностых годов сильно сократилась и теперь состояла только лишь из совсем маленького кадрового состава и нескольких тысяч добровольцев, которые вербовались соответственно на один год. Там началась та старомодная мужская дружба, при которой один взгляд или рукопожатие говорит больше чем тысяча слов.
Справа от Вайгерта один мужчина, который курил одну сигарету за другой, настойчиво уговаривал женщину. Он: незаметный тип чиновника; она: тип секретарши. Беседа была серьезнее, чем та, которую он подслушивал раньше. Мужчина, очевидно, пытался как раз излить свою душу. Какие-то проблемы на работе, трудности с шефом, насколько можно было понять. Она, кажется, скучала, пила глотками время от времени свой напиток и бросала время от времени взгляд вокруг. Только когда он сменил тему, попытался положить свою руку на ее, которую она, однако, тут же снова и снова убирала, и он начал говорить что-то вроде «поехать со мной домой», скука на ее лице сменилась прохладным отказом.
Вайгерт отвернулся. Вот так они и стояли. Бокал в руке, и пытались утопить последние остатки своей дремлющей в глубине их тоски. Они искали защищенности и находили секс. Они искали дружбу и находили измену. Они полагали, что свободны. Все же, ее свобода была ничем иным, как дешевым правом блуждать в пустоте.
