— Прости, Глеб, прости, милый! — спохватилась Лена. — Конечно, я дура! Тебе так тяжело, а я… — Она махнула рукой.
Что-то в поведении жены насторожило Глеба. Нет, она была внимательна, ласкова, в её искреннем сочувствии он не сомневался, но почему иной раз, встречаясь взглядом с ним, отводит глаза?
У Ярцева на языке так и вертелся вопрос, что это с ней, но мимо окна прошли Злата Леонидовна, Надежда Егоровна и какой-то полный мужчина, кажется, тот, что был заместителем отца.
Глеб внутренне собрался: предстоял печальный разговор о похоронах и связанных с ними других невесёлых делах.
Сойдя с поезда в Трускавце, Орыся взяла «Волгу» частника, хотя идти пешком до дома — не больше пятнадцати минут. Не хотелось встречаться с кем-нибудь из знакомых. Водитель «Волги» и тот знал её. Но, несмотря на это, он взял с неё трояк не моргнув глазом.
Родная калитка, расчищенная от снега дорожка до двухэтажного особняка. Однако Орыся прошмыгнула во флигелёк во дворе. В нем было жарко, пахло свежесваренным борщом. Не успела она снять шубу, как хлопнула входная дверь.
— Слава богу, приехала! — радостно обняла её Екатерина Петровна. — Чуяло моё сердечко, что сегодня воротишься. С утра вон протопила, прибрала… Небось голодная с дороги?
— Спасибо, тётя Катя, — устало ответила Орыся, стягивая с себя сапоги.
— Есть не хочу. Прилягу. Голова разболелась.
— Тогда в постель, в постель, — захлопотала Екатерина Петровна, разбирая кровать. — Это сейчас для тебя самое милое дело.
Пока Орыся раздевалась, она успела сообщить новости, накопившиеся за неделю отсутствия хозяйки. И дом и флигель принадлежали Орысе.
— Ну, я побежала, — сказала тётя Катя. — Уборку кончать надо.
Напоследок она положила на тумбочку возле кровати деньги. Аккуратно сложенные десятки к десяткам, пятёрки к пятёркам, рубли к рублям — плата от постояльцев. Можно было не считать: Екатерина Петровна ни копейки не положит в свой карман.
Орыся легла, прикрыла глаза. Качало, словно она все ещё ехала в поезде. В голове плыли вокзалы, люди, улицы Средневолжска, по которым Орыся совсем недавно бродила чужая и неприкаянная. В памяти встала самая болезненная, самая щемящая душу картина — заснеженный двор детского садика, полный весёлых ребятишек, которые катались с ледяной горки, лепили снежную бабу. Глядя сквозь щель в заборе, Орыся сразу увидела своего Димку. В клетчатых штанишках, коричневой курточке с капюшоном. Он даже не подозревал, что в десяти метрах находится родная мать, которая жадно ловит каждое его движение. На одно мгновение ей показалось, что он посмотрел в её сторону. У Орыси дрогнуло сердце: неужели почувствовал?
Нет… Ей это действительно только показалось, потому что уже через секунду Димка со смехом мчался за каким-то мальчишкой.
«Боже мой, и почему я такая несчастная?» — вырвался тихий стон из груди Орыси. Она открыла глаза.
Со стены на неё смотрели десятка два фотографий — то, что осталось от целого чемодана снимков, которые Василь, отец Димки, заядлый фотограф, увёз с собой в Средневолжск.
Говорят, не родись красивой, а родись счастливой. Но Орыся с детства только и слышала вокруг себя, какая она красивая, какая счастливая. И сейчас все уверены, что над ней светят эти две звезды. Если бы они знали…
Орыся переводила взгляд с фотографии на фотографию, словно перелистывала страницы их недолгой жизни с Василем.
Вот она совсем молоденькая. Стройная, как тополёк. В белом халате и шапочке сидит за столиком. Санаторий «Шахтёр».
После окончания медучилища её взяли туда диетсестрой. Работа несложная: подсказать лечащимся, где их место в столовой, дать совет насчёт питания. Возле неё всегда выстраивалась очередь мужчин. Молодых, среднего возраста и постарше. А её сменщица, пожилая опытная диетсестра, обычно просиживала без дела.
Мужчины липли к ней не только из-за внешности. Кто бы ни обращался к Орысе, проявить небрежение, а тем более нагрубить она не могла. Такая уж была натура, отзывчивая и душевная. Ещё её любили за песни. А это — по наследству. Пела мать Орыси, бабушка была лучшей певуньей в деревне. На концертах художественной самодеятельности в санатории слушатели буквально отбивали себе ладони, вызывая Орысю на «бис».
