Анастасия лежала на столе и ее ноги, вставленные в приступни, дрожали. И все тело содрогалось, сотрясалось, словно она — сама Мать-Земля, нутро которой бередят лавовые расплавленные массы.
Уже не было ни больно, ни страшно. Она находилась как бы вне пределов, в которых бывает больно или страшно. А еще точнее, ей было так больно и так страшно, что она уже не чувствовала ничего.
— Дышите! Теперь тужьтесь! Так… Хорошо. Эх, не успели! Что же вы?..
— Еще, мамаша, еще. Ему же дышать нечем! Переведите дух и работайте, помогайте нам.
И Настя помогала, расходуя неизвестно откуда подоспевшие силы. Она чувствовала, как сквозь нее, из нее, вне ее проходит что-то, ощутимое так, как, очевидно, игла ощущает нитку. Оно движется сквозь тебя, словно сквозь змею на всем протяжении ее тоннелеобразного тела пробегает мышь, раздавливая внутренности и раздвигая ткани. Тихонько потрескивает кожа, словно рвется, лопается мокрое вискозное полотно. С отвратительным звуком. Пальцем по стеклу — и то мелодичнее.
И вот показалось что-то сизое, цвета внутренностей, каким бывают только новорожденные и еще разве что кишки самурая, который решился на харакири.
— Быстрее! — Это уже не Насте. — Так, трубку берите.
Молоденькая акушерка начала обихаживать ребенка. Настя была не в силах повернуть голову в ту сторону, потому что потеряла сознание…
К счастью, кровотечение удалось остановить. Но она ничего не чувствовала. Она улетела в иные миры. Она со страшной скоростью пролетала сквозь нутро бесконечной змеи, расталкивая стенки трубы, кишки, артерии… Она видела свет на выходе из этого одномерного мира.
Но потом все „картинки“ оборвались, и Настя очнулась на койке, подключенная к капельнице, из которой в вену сочились кровавые капли. Рядом сидела монахиня. Но не та, что читала молитву в предродовой. А другая, юная, почти совсем девочка.
— Я сестра Варвара, — представилась она.
Анастасия хотела что-то сказать, но она остановила ее жестом.
— Супруг ваш передает поклон и благодарит за сына, — сообщила сестра Варвара. — Я сама медсестрой в миру была. А тут за родильницами хожу, которые тяжелые. Вы, если просьба какая, ко мне обращайтесь. Я неотступно к вам приставлена.
Она говорила тихим голосом, умиротворяющим и успокаивающим.
Настя блуждала глазами по стенам. Они были белые, как „этот“ свет. И подоконники были белые, сиротливые. А окна без штор, за ними открытое пространство, такое неожиданно огромное, каким оно, наверное, кажется существу, впервые приходящему в мир.
Она стала искать взглядом колыбельку. Сестра Варвара перехватила этот взгляд и объяснила:
— Малыша вашего принесут скоро. Он слабенький, потому что большой — четыре пятьсот. И пуповиной был обвит.
В городе продолжалась осень. Листья срывались с деревьев, балансируя над бездной, кружились, парили, уносились с ветром. Все они цвета боли.
— Спите, Анастасия. Вы совсем обессилели.
… Матерь Мира спускается к ней с небес. Она возлагает руки на ее чело и молчит. Но Настя знает, что это она: Гера, Изида, Орифламма, Богородица, Мадонна…
Они общаются непостижимым образом — без слов, знаков и жестов. И Настя понимает, что посвящена в новое духовное звание — в „орден земных матерей“.
Проплывают светила, созвездия, планеты, туманности. Облик Матери Мира отдаляется все больше и больше…
Когда Анастасия открыла глаза, то увидела, что медсестра, обликом напоминающая богиню, держит на руках белый сверток. Она осторожно положила свою ношу на постель и неслышно удалилась.
И они остались вдвоем: Настя и ее сын. Вернее, втроем, но сестра Варвара была неощутима, поскольку мать и дитя соединены изначально. И как бы далеко друг от друга они ни находились, все равно они будут частями одного целого.
Он не открывал глазки, но тихонько почмокивал губами. Настя вглядывалась в крошечное личико и улавливала несомненное сходство с чертами лица своей мамы, его бабушки, с которой внук никогда не встретится. Сестра Варвара помогала ей обмыть грудь и приложить к соску ребенка. Он сделал несколько сосательных движений, и Настю охватило невероятное блаженство. Но оно казалось уже когда-то испытанным.
