− Я…
Самое время пресечь словоизлияние.
− Раз мне в лесу повстречалась змея. Не такая, − он кинвул в сторону гор. — Поменьше.
− И что? — не поняла Вигдис, к чему его отступление.
− Я её убил. Правда, потом пожалел. Потом.
Разговор благополучно завершен.
Греет солнышко, ветер мягок и ласков, чуть колышет верхушки травы. Шлепает в берег ленивая волна. После долгого пути следует исполнить госл, ритуальное омовение, очищающее от тягот и тревог.
Высокий тростник скрывал Вигдис. Она подцепила со дна горсть речного песка и тщательно потерлась. Руки, плечи, живот и как могла спину. С бедрами и ногами обошлась нежнее. Затем повторила, скрутив мочалку из прибрежной травы. Нырнула раз-другой смыть песок. Шепотку мыльного порошка приберегла промыть волосы. Нырнула задержав дыханиие, ощущая ласковое движение вод.
Течение снесло Вигдис. Вынырнула почти пред самым носом сидящего на берегу Костаса. Отфыркавшись, увидела, стоит пред ним. Прикрыла рукой грудь и присела в воду. Отталкиваясь от дна ногами, отошла, на глубину. Покраснела от негодования на свою неосторожность. Женщины стратов обнажается только пред мужьями. Даже повивальные бабки не должны видеть их полной наготы. Но Костас смотрел не на нее. Возможно, не замечал вовсе.
Будто наперекор теплому ветру степи, пряному от трав и разогретому солнцем, в лицо дует холодный воздух. Так, по крайней мере, ощущается. Костас щурится.
Хаййее… Хаййее…
…Красавец сур нервно переступает копытами, раздувает ноздри, косится влажными глазами на людей. Люди, старики старухи, дети, мужчины, женщины, как безумные галдят, тычут в него пальцами, но не решаются подойти, прячутся за крепкими и высокими жердями загона. Они бояться. Все боятся. Но даже среди трусов найдутся такие, кто рискнет головой. А сейчас тем более!
Сур возмущенно всхрапывает. Люди не поймут, почему он согласился принять смерть, но не позволил надеть на себя седло и уздечку…. Люди худшие из врагов.
− Хочешь вернуться? — поддела Костаса Вигдис, когда свежая и пахнущая водой вернулась к костру.
Он оторвал взгляд от горных пиков Игольчатых Гор.
− Неплохая мысль.
Не раздумывая, поднялся, подхватил панарий, забросил за плечо, сунул яри в петлю и, не говоря ни слова на прощание, пошел в обратную дорогу.
− Ты рехнулся! — опешила Вигдис.
− Надеюсь предстать перед Создателем раньше, чем тебе, мой друг, опротивет убирать говно за хворым патриархом, − невесело пошутил Бриньяр, прижимая подбородком задранный подол рубахи.
Осторожно, чтобы не поскользнуться, вышел из таза с горячей водой. Пожалуй излишне горячей. Щипало кожу, покрытую свежими язвами. Нестерпимо чесались распаренные старые. Бриньяр ухватился за спинку стула, перебарывая накатившую слабость.
− Наша любовь поможет вам справиться с болезнью, − ответил ему Менез не слишком бодро.
Асикрит[59], последнее время исполнял при патриархе обязанности слуги, няньки и сиделки.
Вытерев насухо ягодицы и ноги патриарха, Менез тщательно, не пропуская ни единой, смазал язвы и коросты мазью. Носокомий[60] Клюз прислал её только сегодня, взамен ранешней, не оправдавшей ожиданий. Возможно, новое снадобье окажется действенней.
− Что на этот раз? Молоки карпа, коровья жвачка, белок вороньего яйца, растертые с ртутью, солью и серой? — полюбопытствовал Бриньяр, выше задирая рубаху. Лекарство пахло тухлой рыбой.
− Носокомий не пояснил состава. Потребовал лишь смазывать высыпания и поражения каждые четыре часа.
− И все?
− Он прописал пить вам воду, настоянную на… белзере.
− Безоаре[61], − поправил Бриньяр. — Прошлый раз советовал подкреплять лечение молитвой Отче Милостивый. Он разуверился в силе Создателя или уверовал в свое всесилие? А?
Менез лишь по-старчески вздохнул.
Бриньяр повернулся, подумав.
«Какого это видеть столь близко старую больную задницу?» — и сам же ответил — «Противно, наверное.»
Закончив с мазью, Менез помог облачиться патриарху в феморале[62]. Бриньяр отпустил подол и рубаха расправилась. Мытье не принесло ни свежести, ни ощущения чистоты. Сквозь ткань проступили жирные пятна притираний.
− Благодарю тебя. Любовь ближних хорошо, но милость Создателя…, − Бриньяр не стал договаривать. Не справедливо заставлять старого друга (с недавних пор Бриньяр считал Менеза другом) выслушивать свое брюзжание. Асикрит делал что мог и умел. Никто не виноват, что его умений и возможностей недостаточно. Да и не только его.
