— Вставай, Ванюша, вставай, — приговаривала она, — уже и будильник отзвонил. Я тебе чаек приготовлю.
«Константинополь падет потому, что я не завершил свою работу, мелькнула у Крабова совершенно дурацкая мысль. — Ну и идейки у этих византийцев… Впрочем, при таких мурцуфлах нечему удивляться».
Чай был свежезаварен и вкусен, как никогда, и у Ивана Петровича даже осталось несколько минут для сладкого утреннего перекура. Это казалось превосходным предзнаменованием в решающий для Ивана Петровича день, каковым и была данная пятница.
16
Да, наступила решающая пятница, и все устремления, посетившие Ивана Петровича после путешествия к своевольным византийцам, связали его с цирком, а конкретно — с комиссией Ильи Феофиловича.
К этому событию Иван Петрович готовился весьма тщательно — он заранее выговорил себе библиотечный день с одиннадцати часов. Подобной формой творческого отпуска он пользовался очень редко, даже реже одного законного раза в месяц, и систематическая скромность оказалась в данном случае как нельзя кстати.
По пути в цирк Крабова охватил странный духовный озноб — особое состояние, знакомое всем, когда-либо участвовавшим во всякого рода творческих конкурсах. Мерещилась респектабельная толпа корифеев арены, тщательно анализирующих каждую деталь крабовского выступления, делающих убийственно точные замечания и, наконец, дружно голосующих за беспрепятственный допуск Крабова — по какой там у них принято: первой или второй форме! — в храм искусства. В главном, то есть во владении телепатией, Иван Петрович был полностью уверен. Разъедала его только одна проблема — почему он, свободно читая чужие мысли, никогда и никому не внушает свои.
«Да ведь я и не пробовал этого», — вспомнил он и ужасно удивился.
Как не дойти до идеи прямого эксперимента! Неустранимая привычка всегда и во всем следовать внешним внушениям? Возможно, однако теперь Иван Петрович настроился. Он метнул взгляд на соседку, сидящую впереди, и мысленно приказал ей повернуться и попросить у него лишний талончик.
Цветущая дама опасного возраста действительно повернулась и попросила у Ивана Петровича талон. Это было уже слишком. Крабова мгновенно переполнила волна восторга перед самим собой, вернее, перед собственным могуществом. Волна затопила его по уши, и он сидел, хлопая ресницами и не соображая, что невежливо надолго задерживать даму в неудобном повороте.
Собственно, талонов у Крабова не было, он постоянно пользовался проездным билетом, разумеется, к обоюдной выгоде — своей и автобусного парка. Дама секунд тридцать бессмысленно пялилась на Крабова, но потом вспомнила, что талоны ей совершенно ни к чему, что она тоже взаимовыгодный пассажир. Она фыркнула, покраснела и отвернулась.
Что это со мной творится? Зачем талоны? Совсем эта Людка до сумасшествия доведет…
Такой сигнал тревоги принял Крабов и через некоторое время узнал, что Люда — ее дочка, вздумавшая в неполные восемнадцать лет женихаться, да было б с кем, а то с каким-то сопливым студентом-первокурсником, живущим на хилую стипендию в общежитии и, конечно, мечтающим о прописке на невестиной жилплощади. Теперь дама и ее супруг в трансе, не знают, что делать, а дурная Людка, кажется, перестаралась и зашла слишком далеко — черт бы побрал эти поездки на картошку! — и вот приходится принимать срочное и очень ответственное решение…
Крабову стало по-настоящему неудобно. Лезть со своими глупыми экспериментами в момент большого семейного горя — разве не верх бестактности?
Но, с другой стороны, он горько пожалел, что не знал раньше о новой грани своего дарования, ох, как пригодилось бы ему это во время путешествия в Византию.
«Я внушил бы крестоносцам, чтобы они устроили свою Латинскую империю где-нибудь в Сахаре, — думал он, — а Алексея V заставил бы организовать жизнь Византии по-новому, во всяком случае, без выкачивания чужих мыслей и без пыток. А главное — внушить Мурцуфлу, что время не такая уж безнадежная клетка, что рано или поздно оно распахивается и впускает в себя лучи будущего, высвечивающие правду. Вся задача в том, чтобы разгадать сочетание этих лучей и не поверить в существование черного света, способного укрыть наши истинные дела и мысли».
