Вот такие лихие годы были, веселые и страшные. И откровенно скажу: если бы дали возможность пережить вновь это время, то не уверен, хватило бы на второй раз воли и сил. Но уверен, что так и осталась бы нераскрытой «Кровавая тайна дырявого мешка картошки с Останкинского мясокомбината».
А кто-то все скулит по поводу бесповоротно сгинувшей безбедной гонорарной жизни. И ведь не из помойки скулит!.. Жили очень хорошо некоторые на гонорары в ту эпоху, и в эту тоже неплохо кое-кто живет, у нас и на Западе. И дальше будут жить. И слава Богу. И, слава Богу, что нам в радость был мешок подмороженной картошки взамен гонорара. Кем-то жизнерадостно сказано:
Да что – стихи?! Они не кормят,
Лишь только поят иногда.
И все-таки надо, чтобы стихи кормили не только читателя, а напиться и без стихов можно в любое время дня и ночи.
О, гонорары наших младых лет! О, заветное – «…сумма прописью!»
Ну, признайтесь честно – у кого сладостно не сжималось сердце при виде авторского договора или перед заветным листом гонорарной ведомости?! И не надо делать постные, бескорыстные физиономии.
Не надо фальши, не надо показного бессеребреничества! Гонорар – это нечто метафизическое, а не рядовое вознаграждение за труды праведные. Если, конечно, это настоящий гонорар, а не символический. На нынешние гонорары, увы, можно зубы на полку класть.
Но и этой малости лишен иной пишущий, нуждающийся в срочном зубопротезировании. Ибо не всяк нынче может заработать пером на дантиста, разве что на тюбик бесполезной зубной пасты ради утешения души в качестве залога будущей зубастой безбедной жизни.
Но и в прошлой жизни не все просто было с писательскими заработками. Многие талантливые русские поэты ради куска хлеба изводили себя переводами. Порой так изматывали свое дарование в перегонке полуграмотных подстрочников в складную русскую речь, что не оставалось сил на самих себя. И от бессилия творческого иные впадали в кромешное пьянство, приучая несчастных жен и подруг к перегонке сахара на самогон. Скольких угробил этот переводческий самогон – не счесть! И никому головы не поправил. И не зря в сердцах выдал многострадальный Арсений Тарковский:
Разменял я свою свободу
На бессмысленные слова.
Ах, восточные переводы —
Как болит от вас голова.
Часто побаливала голова и у поэта Анатолия Передреева. Подустав от переложении на русский язык кавказского аульного стихотворчества, он решил поворотить свою больную голову на Запад. Решил поделиться своим интеллектуальным потенциалом с прибалтийскими собратьями по перу, тем более, тогда ведущими «русскими» поэтами наравне с Гамзатовым, Кулиевым, Кугультиновым, Кешоковым были примкнувшие к ним Межелайтис и Марцинкявичюс. Передреев сразу отличился и перевел для начала Межелайтиса почти на уровне Давида Самойлова и Бориса Слуцкого, а может, и превзошел сей всесоюзный уровень литхалтуры. Ему тотчас предложили в издательстве «Советский писатель» одонорствовать еще какого-то крупного прибалта.
И вот бодро заявляется Передреев для встречи с полузападным коллегой в ЦДЛ. Тот учтиво раскланивается, но руки не подает и предлагает Толе для начала сверить часы. Передреев охотно соглашается, а учтивейший прибалт после сверки говорит:
– Сейчас я схожу пообедать в ресторан, а после трех готов с вами встретиться и обсудить нашу совместную работу.
Незавтракавшему и неопохмеленному Толе только и оставалось пожелать приятного аппетита своему новоявленному цивилизованному работодателю. Но, однако, он скромно воздержался от сего пожелания и голодной рысью ринулся в благодетельный «Сов. пис.» Прямо с издательского порога швырнул на стол редактора подстрочники прибалта и гаркнул:
– Нет уж, лучше останусь с Кавказом и Востоком, чем с этими!..
Чего уж тут лукавить: восточные поэты не лезли за словом в карман – и, без сверки часов, в упад упаивали своих русских литрабов.
И ныне Кавказ по-прежнему с нами, под нами, над нами, а эти… А этих вроде и совсем нет, как, впрочем, нет и приказно выдуманной поэзии народов СССР. Умеет время скверно шутить не только над поэтами. Ох, как страшно порой шутит! Кроваво и безжалостно. И остается лишь сверять свои часы с песочными часами вечных незримых пустынь, дабы не исчезнуть в самом себе от чудовищных, сатанинских шуток нашего времени.
