Закончив письмо, я долго сидел не шевелясь и прислушивался к знакомым звукам болота Сладкого Дьявола, а сам скользил глазами по листкам, невольно отмечая унылое однообразие ровного почерка. Приглушенный свет ламп, стоявших вокруг, отражался в мраморных плитах пола, в распахнутые окна врывался ночной ветерок.
Все было хорошо в моем маленьком дворце посреди болота.
Никаких признаков Гоблина. Никакого ощущения его жажды или враждебности. Мой необыкновенный слух вампира улавливал только обычные звуки природы и те, что доносились из особняка, где тетушка Куин как раз в этот момент вставала с кресла с помощью нашей доброй домоправительницы Жасмин, чтобы вместе с ней скоротать очередной спокойный, наполненный привычными делами вечерок. Вскоре по телевизору закрутят какое-нибудь старое черно-белое кино: "Дрэгонвик"[1] или «Лору»[2], «Ребекку»[3] или «Грозовой перевал»[4]. А где-то через час тетушка Куин спросит у экономки: «Где же мой малыш?»
А мне пока следовало собраться с силами и завершить начатое.
Я вынул из кармана камею и взглянул на нее. Еще год назад, когда я был смертным – то есть все еще живым, – мне пришлось бы поднести ее к лампе, но теперь в этом не было необходимости. Я прекрасно видел и в темноте.
Это была моя собственная голова в полупрофиль, искусно вырезанная из пластинки двухслойного сардоникса, – чрезвычайно тонкая работа; белый камень на черном блестящем фоне.
Тяжелая камея, образец великолепного мастерства Она предназначалась в подарок любимой тетушке Куин и была сделана скорее ради шутки, но прежде чем наступил подходящий момент, в моих жилах потекла Темная Кровь. А теперь поздно, все это осталось для меня в прошлом.
Каков же был портрет на камее? Продолговатое, овальной формы лицо с чересчур изящными чертами: слишком тонкий нос, круглые глаза, изогнутые дугой брови, пухлый ротик, губки бантиком, как у двенадцатилетней девчонки. Ни тебе огромных глаз, ни высоких скул, ни массивного волевого подбородка. Очень хорошенькое личико, не в меру хорошенькое. Именно поэтому я остался недоволен практически всеми фотографиями, сделанными для создания этого портрета.
Однако художник по камню не придал моему лицу хмурого выражения – напротив, на камее я слегка улыбаюсь. Короткие волнистые волосы он превратил в густые локоны, напоминающие нимб Аполлона, и с неизменным изяществом изобразил воротник рубашки, лацкан пиджака и галстук.
Разумеется, камея не могла передать, что мой рост шесть футов четыре дюйма, что волосы у меня иссиня-черные, глаза голубые, а телосложение худощавое, равно как и того, что у меня длинные тонкие пальцы, словно созданные для игры на рояле (я действительно время от времени сажусь за инструмент). Только благодаря моему росту люди понимали, что перед ними молодой человек, а не хорошенькая девушка с изнеженными ручками.
Вот таким было это загадочное создание, разглядывавшее собственный портрет. Создание, искавшее сочувствия и словно жаждущее сказать: "Что ж, подумай, Лестат. Я молод и глуп. Но не лишен привлекательности. Взгляни на эту камею. Меня можно назвать симпатичным. Так дай мне шанс".
Я бы велел выгравировать эти слова крошечными буквами на обратной стороне камеи, но там в овальную рамку было вставлено мое фото – тусклое, не очень хорошего качества, однако наглядно подтверждавшее точность художественного портрета.
И все-таки на золотой рамке, прямо под камеей, было выгравировано одно слово: Квинн. Мастер хорошо скопировал мой почерк, который я всегда ненавидел: мне кажется, так обычно пишет левша, старающийся скрыть этот недостаток, а я словно пытался сообщить всему миру, что вполне разумен и способен отвечать за свои поступки, хотя и вижу призраков.
Я быстро перечел письмо, вновь, в который уже раз испытывая раздражение при виде ровных, скучно однообразных строк, затем сложил листки и спрятал вместе с камеей в узкий коричневый конверт.
Запечатав конверт, я положил его во внутренний нагрудный карман черного блейзера, застегнул верхнюю пуговицу на белой парадной рубашке и повязал простой галстук из красного шелка. Вот он, Квинн, – настоящий щеголь. Квинн, достойный стать персонажем Вампирских хроник. Квинн, принарядившийся, чтобы умолять о милости быть принятым в Сообщество избранных.
