Раздался крик:
– Томасу!
Я покачал головой, изобразив пустое удивление на лице, но коробейник не сдавался.
– Томасу, это же ты, мальчик из Мино?
– Вы ошиблись, – уверил я, – не знаю никого с таким именем.
– Все подумали, что ты умер!
– Не понимаю, о чем вы, – рассмеялся я, словно он отпустил невероятно смешную шутку, и попытался пробиться обратно в толпу.
Странник схватил мою руку, чтобы удержать, и когда он открыл рот, я уже знал, что он скажет.
– Твоя мать умерла. Они убили ее. Они убили всех. Ты единственный, кто остался в живых! Как тебе удалось сбежать?
Он пытался притянуть мое лицо поближе к себе, я чувствовал запах из его рта, пот.
– Ты пьян, старик! – сказал я. – Моя мать жива и пребывает в полном порядке в Ноф. – Я оттолкнул его и потянулся за ножом, сменив смех на гнев. – Я из клана Отори.
Странник отступил:
– Простите меня, господин. Я ошибся. Теперь я вижу, что вы не тот человек, за кого я вас принял.
Он был немного пьян, но страх отрезвил его.
В голове промелькнуло несколько мыслей сразу. Самая неотложная требовала, чтобы я убил этого безобидного коробейника, который пытался предупредить мою семью об опасности. Я в точности представил себе, как это произойдет: я уведу его в сторону по дороге, подставлю подножку, лезвие лишь коснется артерии на шее, он упадет на землю, будто пьяный, и я оставлю его истекать кровью. Если меня кто и увидит, то не посмеет задержать.
Мимо нас волной текла толпа, я держал в руке нож. Странник пал на землю, опустив лицо в грязь, и стал невнятно молить меня сохранить ему жизнь.
Я не могу убить его, подумал я, в этом и необходимости нет. Он убежден, что я не Томасу, даже если и питает сомнения на мой счет, то не посмеет никому рассказать о них. В конце концов, он один из Потаенных.
Я отошел в сторону и, гонимый толпой, добрался до ворот часовни. Затем свернул на тропу, идущую вдоль берега реки. Там было темно, пустынно, но я не переставал слышать крики возбужденной толпы, монотонный напев жрецов и глухой бой колокола в храме. Река плескалась, облизывая лодки, доки и камыш. Я вспомнил первую ночь в доме Шигеру.
Река вечно течет у двери. Мир всегда остается снаружи. А жить нам нужно в этом мире.
Сонные собаки послушно проводили меня взглядами, когда я проходил через ворота, а стражники не заметили вовсе. Обычно в таких случаях я прокрадывался в караульню и заставал их врасплох, но этой ночью душа к шуткам не лежала. Я с горечью думал, какие они нерасторопные и невнимательные, с какой легкостью сможет войти сюда любой из Племени, как это уже однажды сделал наемный убийца. Тут вдруг меня переполнило отвращение ко всему миру – миру хитрости, двуличности и интриг, где я был на высоте. Мне хотелось снова стать Томасу, сбегающим вниз по горе к дому матери.
Слезы подступили к глазам. Сад переполнялся ароматами и звуками весны. При лунном свете едва распустившиеся цветки отдавали хрупкой белизной. Их чистота пронзила мне сердце. Как может мир одновременно быть столь прекрасен и столь жесток?
На веранде мерцали лампы, на теплом ветру оплывали свечи. В тени сидел Кенжи.
– Господин Шигеру ругает Ихиро за то, что он потерял тебя. Я сказал ему: можешь приручить лису, но ее не превратить в домашнего пса!
Он увидел мое лицо, когда я проходил через полоску света.
– Что случилось?
– Моя мать мертва.
Только дети плачут. Взрослые вынуждены мириться со смертью. В глубине моего сердца плакал ребенок Томасу, но Такео не проронил и слезы.
Кенжи подступил ко мне ближе и спросил:
– Кто сказал тебе об этом?
– Один знакомый из Мино был в часовне.
– Так он узнал тебя?
– Да, но я убедил его, что он обознался. Пока он думал, что я Томасу, он и сообщил мне о смерти матери.
– Мои соболезнования, – равнодушно сказал Кенжи. – Надеюсь, ты убил его?
Я ничего не ответил. В этом не было нужды. Кенжи знал ответ, еще не задав вопрос. Придя в ярость, он сильно ударил меня по затылку, как делал Ихиро, когда я пропускал мазок в иероглифе.
– Ты дурак, Такео!
– У него не было оружия, абсолютно безобидный. Он знал мою семью.
– Именно этого я и боялся. Ты позволил жалости остановить себя. Разве тебе неизвестно, что человек, которого ты пощадишь, будет вечно ненавидеть тебя? Ты всего лишь подтвердил, что ты Томасу.
