Черчилль: в кругу друзей и врагов - страница 41
Одновременно с отправкой письма Болдуину, 5 декабря Черчилль подготовил заявление для прессы. В нем он призвал народ, который «должен осознать характер конституционного вопроса», предоставить королю время. Он опроверг просочившуюся информацию об оказываемом на короля давлении с целью его скорейшего отречения. Никакого конфликта между премьер-министром и королем нет. Если же говорить об отречении, то решение о нем не может быть принято без согласования с парламентом, которому тоже необходимо «время и терпение». Черчилль также рассмотрел вопрос о возможной отставке правительства. Разумеется, заметил он, министры имеют полное право подать в отставку, если король не последует их совету. Но они не имеют права оказывать на монарха давление, заручившись заранее поддержкой лидера оппозиции, который отказывается формировать новое правительство в случае отставки существующего. Для предотвращения подобных ситуаций также необходимо «время и терпение». И уж тем более «никакое правительство не вправе советовать монарху отречение от престола. Подобный вопрос мог бы возникнуть только в ходе самой серьезной парламентской процедуры»[264].
Вечером того же дня Черчилль написал «развязное» (по словам лорда Дженкинса)[265] письмо королю, в котором рассказал о своих действиях, а также выразил надежду на благополучный исход. По его оценкам, Эдуарду нечего было бояться. Рассмотрение вопроса будет перенесено на февраль-март 1937 года[266]. Если decree nisi вступает в силу только в апреле, значит, раньше этого срока разговоры о свадьбе не состоятся. Соответственно, и обсуждение плавно перейдет на следующий год.
Политик просчитался. На следующий день после публикации его заявления Болдуин озвучил соратникам, что злободневный вопрос «должен быть решен до Рождества». Бесстрастный Невилл Чемберлен (1869–1940) заметит на это, что вопрос следует решить еще раньше, поскольку имеющая место неопределенность плохо влияет на рождественскую торговлю. Самое главное, что и король стал все больше склоняться к отречению. Вечером Черчиллю позвонил его друг Макс Бивербрук (1879–1964) и передал последние новости: «Наш петух отказывается драться».
Король оставил борьбу. Но Черчилль не собирался сдаваться. Он собрал в Чартвелле экстренное совещание со своими сторонниками. Опыт подсказывал ему, что самое главное сейчас – выиграть время. Лучше всего, если король выступит с официальным обращением, в котором согласится принять совет правительства относительно брака с Симпсон. Учитывая, что развод вступит в силу не раньше апреля, рассмотрение вопроса также целесообразно перенести на четыре месяца.
Утром 7 декабря предложения Черчилля были доведены до Его Величества. Эдуард отказался принять их, отметив, что «неблагородно выигрывать время в условиях, когда наша точка зрения остается неизменной». После такого развития событий Черчилль понял бесперспективность дальнейшей борьбы. Но до этого им будет предпринят еще один шаг, который нанесет самый большой удар по его репутации[267]. В тот же день во время обсуждения сложившейся ситуации в палате общин, взяв слово после премьер-министра, он заявит, что «окончательное решение не может быть принято до тех пор, пока палата не получит полные разъяснения» по рассматриваемому вопросу[268].
За последние четыре дня это был уже третий призыв Черчилля проявить терпение. Но на этот раз чаша парламентского недовольства переполнилась, и на депутата вылился ушат презрительного негодования. С двух сторон на него обрушились озлобленные крики. Черчилль не собирался поддаваться на обидные возгласы. Он остался стоять, желая продолжить выступление. Но спикер призвал его завершить спич.
«Уинстон был полностью ошарашен единодушной враждебностью палаты», – записал в дневнике Леопольд Эмери (1873–1955). «Уинстон потерпел вчера крах в парламенте», – отметил также на следующий день Гарольд Николсон (1886–1968), добавив при этом, что в отношении своей репутации Черчилль за «пять минут разрушил то, что терпеливо восстанавливал в течение двух лет». Другие считали, что политику хватило даже «трех минут», чтобы разбить вдребезги свои надежды на возвращение в правительство. По словам Уинтертона, это «была одна из самых злобных манифестаций, направленная против конкретного человека в палате общин», которую он когда-либо видел. «Слава своенравного, но бесполезного гения, которая начала забываться, возродилась вновь», – констатировала
