— Выбраться не можем. Охрана что-то заподозрила. Все пропало. Можешь перелезть обратно?
— Нет, я пойду один, — решительно ответил Черчилль. [165]
Надвинув себе на лицо шляпу и неторопливо пройдя по ночным улочкам Претории, Уинстон вышел в пригород. В его кармане было 75 фунтов и четыре плитки шоколада. Все остальное — компас, карта и мясные кубики — осталось в карманах Халдейна. К тому же Черчилль ни слова не знал ни по-голландски, ни по-кафски.
Обнаружив исчезновение потомка герцога Мальбора, власти объявили всеобщую тревогу. Как вспоминает один из военнопленных Адриан Хофмайер:
— Побег Уинстона парализовал всю бурскую администрацию. Мне даже кажется, что в данной суматохе они совершенно забыли о войне. [166]
По всем железнодорожным станциям и патрулям было разослано свыше трех тысяч сообщений с подробным описанием внешности и фотографиями беглеца. За Черчилля, живого или мертвого, было объявлено вознаграждение — 25 фунтов стерлингов.
Дерзкий побег породил множество всевозможных слухов, которые тут же были подхвачены местной прессой. Например, редакция «Standard and Diggers News» со знающим видом утверждала, что Уинстон бежал, переодевшись в женское платье. [167]
Все эти домыслы и предположения составят лишь малую толику того, что действительно выпадет на долю этого побега. Со временем Черчилль подвергнется необоснованным обвинениям в предательстве своих друзей. Утверждали, что якобы это он бросил их на произвол судьбы, отправившись без еды, компаса и карт в многокилометровый пеший переход по вражеской территории.
Первые оскорбления прозвучат почти сразу же, в 1900 году, когда лорд Росслин в своих мемуарах «Дважды плененный» обвинит Уинстона в попрании договоренностей с сержантом Бруки и капитаном Халдейном. Последний, кстати, тут же поддержит своего старого друга, заявив:
— Я не держу на Уинстона никакого зла.
Черчилль также не станет молчать. 25 октября 1900 года во время своего выступления на ежегодном обеде клуба «Pall Mall» он заявит:
— Какое любопытное название «Дважды плененный». Вообще, это не самая сложная штука — попасть в плен. Это то же самое, если кто-то назовет свою книгу «Дважды обанкротившийся».
Тут раздастся всеобщий смех. Когда все успокоятся, Уинстон продолжит:
— Лично мне невыносимо, что какой-то человек, попавший благодаря своей недальновидности и неосмотрительности в грязь, начинает пачкать других, лишь бы только скрыть свое собственное бесчестье и позор. [168]
В 1907 году Уинстон снова подвергся обвинениям, но и на этот раз Халдейн поддержит своего товарища по плену. Точка зрения последнего как-то резко изменится после 1912 года, когда обвинение против Черчилля выдвинет известный журнал «Blackwood\'s Magazine». Официальное слушание будет назначено на 20 мая 1912 года. 25 апреля Уинстон, занимавший в то время должность военно-морского министра, пригласит Халдейна к себе в Адмиралтейство. В ходе обсуждения окажется, что они по-разному трактуют некоторые факты. Как скажет Халдейн:
— Уинстон, я не согласен с обвинениями «Blackwood\'s Magazine», но и твою версию поддержать не могу.
Черчиллю ничего не останется, как подготовить специальный отчет [169] с подробным описанием своей точки зрения. Данным документом, кстати, воспользоваться так и не придется. После небольших размышлений редакция «Blackwood\'s Magazine» решит снять свои обвинения.
На этом история с побегом не заканчивается. Когда в 1930 году Черчилль опубликует мемуары «Мои ранние годы», Халдейн назовет изложенную в них версию «не более чем выдумкой». Он обвинит Уинстона в том, что, «увидев благоприятную возможность для бегства, он не смог устоять перед соблазном, подставив тем самым своих сотоварищей». [170]
Соглашаться ли с данными обвинениями? Скорее всего, нет. Во-первых, оказавшись на свободе, Черчилль в течение часа ждал своих сообщников, рискуя быть замеченным. Во-вторых, кто-то же все-таки должен был пойти первым, и если у остальных не получилось, не перелезать же ему обратно. Со временем Халдейн понял, что споры в данном случае вряд ли уместны. Когда в 1948 году выйдет его книга «Сага солдата», один из экземпляров он подарит Уинстону с дарственной надписью: «С глубоким восхищением от старого товарища по оружию».
