Звучала чужая речь. Люди ели так, как это происходило и сотни лет тому назад. Горел огонь. Шумел ветер в ветвях старой яблони. Над ночным пейзажем расстилалось звездное небо. Было во всем этом что-то первобытное. С одной стороны, Ларин был поставлен руководить этими людьми, и они беспрекословно слушались его. Но с другой – он чувствовал себя абсолютно чужеродным элементом в этой компании. Тут, за знаковым сто первым километром от Москвы, в чистом поле существовал островок чужой цивилизации. В чем-то по-детски наивной, в чем-то жестокой, но чужой и даже враждебной – однозначно. Андрей буквально ощущал беспомощность и одновременно силу этих людей: неприхотливых и незатейливых, готовых довольствоваться самым малым. Он не был против того, чтобы они приезжали в Россию, зарабатывали здесь деньги, выполняя труд, который не желали выполнять москвичи. Зарабатывали честно и возвращались потом домой к детям и женам, чтобы потратить деньги на строительство дома, на еду для своих больших семей.
А вот люди типа Хайдарова и Пролясковского играли их судьбами. Они заманивали гастарбайтеров, суля им заработки, бросали на стройки, выжимали из них все соки – а платили копейки. Когда же люди были готовы взбунтоваться, они, если пользоваться уголовной терминологией, коварно разводили их на бабки, не отдавали документы, выгоняли с работы. И те поневоле пополняли ряды нелегалов, надеясь теперь уже самостоятельно добыть себе на хлеб. Кого-то подбирали преступные диаспоры, кто-то боролся за жизнь сам. И руки, умевшие созидать, строить, искали себе другое занятие. А ведь эти люди были куда лучше приспособлены не к жизни, а именно к выживанию, чем русские – соотечественники Ларина, привыкшие к благам цивилизации. Эти азиаты были подобны семенам степной травы, которые где бросишь, там и прорастут, дадут всходы. Понадобится – и в Москве пустят корни.
Примерно так думал Андрей, понимая, что поневоле сам участвует в этом конвейере поставки и устройства на работу гастарбайтеров. Но иногда нужно и черту послужить, чтобы сделать благое дело.
Немного повеселил Ларина тот самый дедушка из деревни, который возник из темноты. На этот раз в руках он держал самодельную палочку, отполированную руками от частого употребления. Некоторое время он ничего не говорил, просто стоял, разглядывая пришельцев из чужого мира. Но при этом всем своим видом выказывал, что он-то местный и имеет право ходить, где хочет и когда захочет. Пусть только попробуют зацепить его. Но никто из гастарбайтеров и не сделал попытки переброситься с ним словом. Разговоры немного притихли, почувствовалось напряжение, но все делали вид, что не замечают старика. Тем самым проявляли уважение к его чувствам и возрасту. Старики на Востоке – святое.
Дедушке надоело молчать. Он-то рассчитывал на другой прием и явно хотел поспорить, поругаться. А потому и направился к Ларину, надеясь в его лице получить поддержку.
– Ну что, трудно с неотесанными абреками управляться? Ведь они люди дикие – дети гор. Только вчера с отрогов спустились, – проговорил он.
– Люди как люди, – ответил Андрей, не желая ввязываться в спор, только этого ему еще не хватало.
– Ага, люди… Басурмане они! – старик произнес это намеренно громко, чтобы его услышали.
– Послушай, дедуля… – Андрей когда хотел, мог бывать очень жестким, даже по отношению к старшим и вполне безобидным людям. – Если хочешь поругаться, то иди со своей женой ругайся, пока цел.
В этих словах не было ничего особо обидного. Но зато старик сумел оценить взгляд Ларина. Взгляд человека, которому в этой жизни не один раз приходилось убивать. Люди и, кстати, животные ощущают опасную близость к таким индивидуумам на уровне подсознания.
– А я чего? Просто поговорить хотел. Вот и заглянул на огонек, – старик пошел на попятную.
– Поговорил, дедуля?
– Поговорил.
– Вот и иди своей дорогой.
– Спокойной ночи, – старик растаял в темноте.
Ларин еще немного дал посидеть людям возле костра – так, для приличия. Просто чтобы его слова не связывали с появлением старика. Затем поднялся, вытер руки от голубиного жира бумажной салфеткой, бросил ее на угли.
