Петер пытался не замечать бесконечные эсэмэски, которые жена посылает по вечерам, и незнакомую футболку, которую обнаружил, вернувшись с Вилмой после выходных, проведенных на Западном побережье. Ему не хотелось думать о запахе лосьона после бритья, который он ощущал иногда, когда Кристина тихонько забиралась в постель, считая, что он спит. Петер подозревал, что она нарочно не избавилась от этого запаха, чтобы сделать ему больно, и страдал от этого ее желания. Он просто решил, что не будет ни о чем спрашивать, потому что не хочет ничего знать.
Вилма высосала около трети бутылочки и снова принялась плакать. Он попытался еще покормить ее, но она отказалась, и тогда ему пришлось встать и начать петь. Он сам придумал эту мелодию, скомбинировав из нескольких колыбельных. Иногда пение успокаивало малышку, но никогда нельзя было знать заранее, сработает ли оно на этот раз. Петер надеялся, что вопли Вилмы слышны в квартире этажом выше. Пусть это станет возмездием новым соседям за то, что они разбудили его дочку в прошлый раз.
Через пять часов Вилма наконец заснула, и Петер положил ее обратно в кроватку, убедившись, что головка оказалась точно на маленькой подушке. Он специально купил именно такую, с небольшим углублением, чтобы череп находился в правильном положении. Потом накрыл девочку белым одеяльцем, проверив, не будет ли ей слишком жарко. Это было его собственное детское одеяльце, которое мать сшила, ожидая первенца, — пушистое, кремового оттенка. Прежде чем подоткнуть края, он вдохнул запах одеяльца. Оно пахло приятно. Оно пахло Вилмой. Петер посмотрел на нее в последний раз и забрался в собственную постель. Лежа в ожидании Кристины, он старался не спать, но в конце концов усталость взяла верх, и он соскользнул в сон. Ему снилось что-то тревожное, он несколько раз просыпался и поворачивался с боку на бок. Когда ранним утром его разбудил крик Вилмы, Кристины все еще не было.
Позволив дочери поплакать, он лежал, глядя на вторую, нетронутую половину кровати. В животе что-то перевернулось, казалось, его вот-вот стошнит от усталости и от чего-то еще. Комната стала вращаться, и Петер замер. Согнувшись пополам, опустив голову к самым коленям, он услышал звук поворачивающегося в замке ключа, и по кафельному полу в прихожей застучали Кристинины каблуки. Петер решил не звать ее. Она вошла в ванную и закрыла за собой дверь. Вилма набралась сил для следующей рулады и закричала еще на октаву выше.
Он увидел это сразу, как посмотрел в кроватку Вилмы. Та размахивала ручками, одеяло съехало, и на нем виднелся громадный черный отпечаток ладони, которого не было раньше.
Вилма продолжала плакать, когда он поднял одеяло. Ее крики звучали так, словно она находится внутри какого-то гигантского пузыря. У Петера возникло ощущение, будто кусочек льда скатился по его шее и скользнул дальше, вниз.
Отпечаток руки явственно проступал на кремовой ткани. У него были четкие контуры — Петер мог даже рассмотреть рисунок линий на ладони. Он перевернул свою собственную ладонь, чтобы рассмотреть ее. Она была чистой, и Петер опустил руку на одеяльце, чтобы сравнить с отпечатком на ткани. Тот оказался почти вдвое больше.
* * *
— Еда готова! — крикнула в коридор Ванья.
Санна и Эбба поспешили к ней. Снова шел дождь, и за весь день никто из девочек не вышел на улицу. Вместо этого они помогали Ванье распаковывать коробки и несколько раз переставляли диван, пока для того не нашлось идеальное место в гостиной.
В кухне до сих пор царил абсолютный хаос. Коробки пока еще не сложили, и повсюду валялась бумага, в которую раньше были завернуты чашки и блюдца.
Санна с Эббой расставляли по столу тарелки, а Альва тем временем наполняла стаканы водой. В квартире под ними плакал ребенок. Ванья махнула рукой в сторону пола.
— Счастье, что вы уже не такие маленькие, — сказала она, раскладывая по тарелкам картофельное пюре и сосиски. — Проголодались, девочки?
— Это порошковое пюре? — спросила Эбба, морща нос.
Ванья остановилась.
— А что с ним не так?
— Оно противное! — заявила Санна, до скрежета вдавливая вилку в тарелку.
