— Вы кто по специальности?
Железновский все-таки был человеком — он помог Штанько удержаться на ногах, поддерживал его теперь, заглядывая в лицо.
— Я инженер, — Штанько, наконец, ловчее устроился на этой дурной земле, он отряхивался. — Точнее — главный инженер. Еще раз — простите мою неловкость… Всегда у меня так! О вашей строгости мне говорили и, поверьте, я все сделаю, что в моих силах. Вы, наверное, видите уже…
Железновский нетерпеливо перебил:
— Хватит, подполковник! Слушайте внимательно. Мне нужен аэродром к ночи. Вы поняли?
— Да, я уже это знаю. Мне это уже ясно. И потому понятны строгости.
Железновский смягчился:
— Ну строгости такие… Кровь из носа — чтобы мягкая посадка.
— Но, товарищ майор… Вы знаете, я не успел даже захватить отдельные приборы. У нас кое-какие приборы отсутствуют.
— Так вы что? За приборами собираетесь махнуть? — насупился майор.
— Что вы! Что вы! — испугался Штанько. — Это же… Пройдет вечность!
— Так зачем вы о них говорите? Зачем они вам нужны? Вы что, здесь останетесь навсегда? Нам главное — посадить. И отсюда вывести и довезти.
— Я это так и понял, — почему-то обрадовался Штанько. — Сейчас мы разбились на три группы… Только позвольте спросить… Две группы я отправил на дороги. Но — какие? По каким они поедут?
Железновский окаменел, глаза его побелели:
— Что?! Я не понял? Повторите!
— Но поверьте… Это не праздный вопрос. И я тоже — секретный человек. Я руковожу большим оборонным заводом.
— Вы руководили заводом, — холодно отрезал Железновский. — Сейчас вы руководите строительством аэродрома. И если вы будете руководить так, как теперь, — вам не вернуться на завод. Вы забудете о нем навсегда. И спрашивать о дорогах, по которым поедет прилетевший товарищ, вам никогда больше не придется.
Ловкое доброе лицо подполковника Штанько как-то вытянулось, губы побелели, но голос он не потерял, баритон его заклокотал уверяюще: «Есть, слушаюсь». Но сам Штанько стоял все, не поворачивался.
— Идите, идите! — брезгливо проворчал Железновский, но тут же смягчился: — Палатку, надеюсь, поставили?
Штанько уловил этот смягчающий тон майора и забарабанил:
— Для вас — да. И со всеми удобствами.
— А вода?
— Вода, товарищ майор, даже минеральная. Холо-одная, бестия! Я с ледком вез!
— Это отлично!
— Конечно, товарищ майор, отлично! — Штанько вдруг впервые заулыбался, его лицо стало похоже на наливное яблочко. — И еще кое-что, к воде минеральной!
Железновский молча оглядел его и пошел туда, где, по его представлению, была поставлена палатка. Он через некоторое время оглянулся. Увидев, что я стою на месте, рассердился:
— Пойдем, пойдем… Умоемся, пообедаем…
Я поплелся за ним.
Всех этих людей, усыпавших бэдлэнд (Железновский произносил так: bad lands), как я понял из разговора, мобилизовали четыре часа тому назад, обмундировали уже в военных самолетах, потом посадили в старые вагоны и довезли до маленького городка Н. Оттуда на танках — другой вид транспорта практически непроходим — доставили сюда и сразу бросили на эти земли, где была облюбована площадка для посадки самолета. Кто ее выбирал — даже не дело Железновского, которого назначили старшим. Штанько был крупным инженером. Он построил немало и дорог, и электрических станций. В войну отличился в Беларуссии. Его тоже, как и всех, подняли на ноги, когда он только что притопал пешочком на завод — чтобы чуть похудеть, не пользовался транспортом. Вместе со всеми заводчанами впихнули в самолет, дали форму подполковника (он был подполковником запаса) и везли потом, после самолета, на ветру, в вагонах и на танках.
Штанько все-таки заскочил в нашу палатку на несколько минут, все это он сумел пересказать коротко с юмором, с украинской улыбочкой.
Железновский налил ему рюмку коньяка, который оказался в палатке. Но Штанько наотрез отказался. И превратил отказ тоже как бы в юмор.
— Кто будет отвечать, если что? Штанько? Пусть уж скажут, что он был совершенно трезв.
Когда за ним захлопнулась оригинальная дверь палатки, Железновский хмыкнул — он уже выпил три рюмки:
— Смекай!.. Да ты садись поближе. Учись общаться. Вижу, совсем неотесанный ты чурбак. Как мой начальник.
