Мирно стоят томики с разноцветными обложками на книжных полках. Но стоит открыть хотя бы один, как вспоминаются те, уже отошедшие в историю дни.
Торжественная обстановка открытия сменилась деловой атмосферой заседаний в самых больших аудиториях МГУ на Ленинских горах. На вечерние лекции собирались все. Их было три. Советский ученый Анатолий Александрович Смирнов рассказал о развитии психологии в нашей стране; американец Н. Миллер — об экспериментальных исследованиях по теории обучения и психопатологии; лекция Жана Пиаже называлась «Психология, междисциплинарные связи и система наук».
Психология не только заимствует у других наук, но и многое способна им дать — таков лейтмотив этой лекции. И словно в назидание скептикам Жан Пиаже рассказал о своих встречах и беседах с Альбертом Эйнштейном…
— Мне довелось знать Эйнштейна. Вначале я встретил его на маленьком симпозиуме в 1928 году в горах, где участники виделись каждый день и могли говорить обо всем, и затем незадолго до его смерти в Институте высших исследований Оппенгеймера в Принстоне, где я провел три месяца. Эйнштейн, которого все интересовало, заставил меня в Принстоне рассказать ему о наших опытах, обнаруживших отсутствие у ребенка понятий сохранения материи, тяжести, переменных величин. Он восхищался запоздалым формированием понятий сохранения (у детей в возрасте между 7 и 11 годами) и сложностью производимых операций. «Как это трудно! — часто восклицал он. — Насколько психология труднее физики!»
Это было внушительное зрелище: переполненный актовый зал МГУ, на трибуне высокий седой профессор, его тихая отчетливая французская речь и напряженная, впитывающая тишина. И сотни людей, которые слушали в тот вечер Жана Пиаже, сочувственно, понимающе и благодарно вздохнули — ведь все они были психологами и хорошо знали, как нелегко человеку осуществить завет, начертанный еще древними греками на Дельфийском храме: «Познай самого себя».
— Я хотел бы, — сказал Жан Пиаже в заключение своей лекции, — выразить чувство некоторой гордости по поводу того, что психология занимает ключевую позицию в системе наук. С одной стороны, она зависит от всех других наук и видит в психологической жизни результат физико-химических, биологических, социальных, лингвистических, экономических и других факторов, которые изучаются всеми науками, занимающимися объектами внешнего мира. А с другой стороны — ни одна из этих наук невозможна без логико-математических координаций, которые выражают структуру реальности, но овладение которыми возможно через воздействие организма на объекты, и только психология позволяет изучить эту деятельность в развитии.
В потемки чужой души
Почему все-таки психология труднее физики? Об этом или почти об этом хорошо сказал Иван Петрович Павлов: «Мозг, который создает естествознание, должен стать объектом естествознания».
До самого последнего времени внутренний мир другого человека вообще считался непознаваемым для постороннего исследования. Ведь и до сих пор говорят: чужая душа — потемки. Итак, моя душа для другого человека — потемки. А для меня самого? Долгое время считалось, что кого-кого, а себя-то человек способен понять и, если захочет, может рассказать исследователю-психологу о тайнах своей психики. На этом убеждении основывается метод самонаблюдения, интроспекции — смотрения внутрь.
Самонаблюдение — это неотъемлемое качество человека. Мы все время как-то анализируем свои действия и чувства, оцениваем свое отношение к другим людям и их отношение к себе. Но как метод научного исследования интроспекция оказалась весьма ненадежной.
Представьте себе, что вам надо изучить какое-то свое чувство — страх, радость, любовь или страдание. Сначала надо дождаться, пока возникнет нужное переживание. (Уже это одно не так просто. Ведь нельзя обрадоваться по заказу или испугаться.)
Предположим, вам повезло, и произошло какое-то событие, которое вызвало соответствующее психическое состояние, например радость. И тут начинается самое печальное (не для вас, конечно, а для психолога, который рассчитывает услышать от вас подробный отчет): обрадовавшись, вы просто забываете о необходимости в эти мгновения изучать свое эмоциональное состояние, либо вы об этом все-таки вспоминаете, и тогда… тогда, увы, улетучивается сама радость. Не может человек раздвоиться до такой степени, чтобы одна часть его существа жила полноценной психической жизнью, а другая в это время изучала первую.
