Мать Виталия, разведя руками, с непониманием ужасом в глазах хлопнув в ладоши, взволнованно спросила:
– Батюшки свет! А мать-то где ваша?
Дети, потупившись, молчали.
– Да, что ж вы, проходите, родные! – притягивая их за плечи, обнимая, не веря в то, что лезло ей сейчас в голову, опять спросила, – а мать-то где?
Дети молчали.
Всё понимая, она закрыла ладонью рот. Заведя детей внутрь квартиры, сильно хлопком закрыла дверь, как бы навсегда перекрывая дорогу в семью перед ней, «матерью – кукушкой».
Ирина в джинсах в кожаной куртке, с шарфом шее стояла на пролетной площадке двумя этажами ниже.
Она слышала, как сильным хлопком закрылась дверь. Вздрогнув прислонилась спиной к стене. Рыдая навзрыд, вздрагивая всем своим телом, повернулась лицом к стене, с силой стуча по ней кулаками. Ирина, как загнанная в угол, развернувшись глядя ввысь испуганными глазами, в тревоге, делая шаг к лестнице, бормотала:
– Какая я – дура!..
Решаясь подняться наверх, тут же вернулась, сорвав с шеи шарф, зло, кинув на пол, рыдая, плетясь на ватных ногах, стала спускать вниз. Через несколько секунд послышался бег по лестнице вниз, громкий стук подъездной двери…
….Стук в дверь. Зычный крик охранника, распугал все мысли сокамерников, тот лишний раз поставил жирную точку над «и», напоминая – кто они, «Серые ангелы»:
– Тюря! Обед, Господа осужденные!
С грохотом открылось окно, появилась миска, сверху хлеб.
Виталий нехотя по инерции пошёл забирать миску, взяв, не говоря ни слова, возвратился, сев на своё место, без желания стал есть.
Со второго яруса нар потирая руки, спустился сокамерник, с интересом заглядывая в миску Виталия, поспешил к двери.
Взяв миску, пошёл к нарам, присев на нижний ярус, косясь на Виталия, чавкая, стал уминать, словно его не кормили минимум три дня.
С грохотом закрылось смотровое окно.
Сокамерник глядя на дверь, потом на Виталия, с набитым ртом, поспешил сказать:
– Этот! Тебя, точно недолюбливает.
Виталий молча продолжал, есть, не обращая внимания. Сосед напрягая:
– Ядовитый мужик! Указывая кивком в сторону двери.
Виталий, цедя сквозь зубы, – Я ему не барышня, чтобы он меня любил. И не голубой. Сокамерник ерничая, показывая жёлтые сточенные зубы, с сарказмом:
– Но это уже не твоя забота! А нашего смотрящего! – скалясь. – Поправимо! Раз, два и в «дамках».
Виталий не выдержав, бросая миску на пол, зло, сверкая глазами, вскочив с места, направился к окну.
Сокамерник лыбясь:
– Так, что свою кралю, забудь! Виталий, молча глядя на окно, водя желваками, задумываясь, погружаясь в прошлое, словно там осталось то, что даст на всё ответ. Память, нащупав ниточку, возвращала в семью. Мозги, вскипая, вспоминали – быт и расклад той отмеренной свыше супружеской жизни…
…На диване и на кресле вразброс женский гардероб, на полу перед диваном огромная сумка.
Виталий в шортах и в майке сидит в кресле, зло наблюдает за Ириной.
Она в шортиках и легкомысленной маячке, одно плечо майки приспущено спадает вниз, оголяя плечо и бретельку лифчика.
Как никогда в ярости, стоит, нагнувшись над вещами, что раскиданы на диване, собирая в руки по одной вещи, комкая одну за другой, зло бросает в огромную сумку, что стоит на полу. Хотя она это делает манерно и демонстративно, все ж всё говорит, что она собирается уйти из дома. Подтягивая плечо маячки, отдуваясь от спадающей копны волос, стараясь выжать слезу, бубнит под нос:
– Что вылупился?
Виталий с нескрываемым восторгом:
– Красавица, когда злишься!
Зло глядя в его сторону, та пытается ерничать:
– Х-м! Посмотри в последний раз!
Он, нервно раскачивая ногой, криво улыбаясь уголками губ, сквозь зубы едко парирует:
– Да уж! А вот и расставание пришло, прямо всё у нас тобой идет по писаному кем-то там когда-то, по классике. Картина Репина «ПРИПЛЫЛИ!»
Соизмеряя ее с ног до головы, не унимаясь:
– И унесёт тебя ветром – в ту степь: Ту – ту!
Фиглярничая:
– О, моя Скарлет!..
Она разворачивается, подбоченившись, со скомканной майкой в руках, делая шаг вперед, останавливается, откидывая рукой пряди волос наотмашь назад, отдуваясь, со злостью глядя то ли на него, то ли на спадающую, на нос челку, вызывающе грубо орёт:
