Повороты, тесные проходы и боковые штреки. Лампы-шахтерки освещали под ногами небольшой круг. В забой пробирались согнувшись, задевая головой о поперечины крепи.
В самом тесном закутке подземелья все присели на корточки и прислонились спинами к стене забоя. Повесили лампы на подпорки крепи и несколько минут отдыхали. Закурить бы...
В изломах забоя искрился уголь, тускло отсвечивала порода.
Вскоре зазвенели обушки. Земля глухо и нехотя отвечала на их короткие удары.
Семен крякнул, плюнул на ладони и тоже полез в свою нору-нишу. Федор за ним. Коленям больно, в ладони впиваются острые грани угля. Как тут работать? Не размахнешься...
— Пласт угля тонок — от силы полтора аршина, — пояснял забойщик. — Если наскочишь на раздутый пласт — повезло! Только редко это, и расценок норовят тут же сбить!
Федор пытался разглядеть, что и как делает забойщик.
Полулежа на согнутой руке, тот бил обушком в черноту. Оттуда, больно жаля лицо и руки, отскакивали кусочки угля. Федор подался назад и стал отгребать уголь.
Обрушив подрубленный пласт, Семен крикнул в темноту:
— Лешка, ты здеся? Вези мой уголь в откаточный штрек.
Из пещерного мрака выполз подросток. Набросав в короб на салазках черные глыбы, он надел на голые плечи лямки. Жилы на шее саночника надулись, ребра еще больше обозначились. Голова его свесилась, весь он напрягся и застонал, руки и ноги заскользили в черной жиже. Цепляясь за неровности почвы, мальчик потащил свой короб с недетским грузом.
За какие грехи здесь маются и малые ребята?
Семен Гринько вытирал на лбу черный пот:
— Теперь имеешь понятие про нашу каторгу? Отвести тебя, что ли, к стволу? Сам-то заблудишься.
— Еще побуду. Дай обушок — попробую.
— Куда тебе! Нашу хитрость не изучишь, только себя измучишь.
Кто-то насмешливо отозвался из темноты:
— Здесь не контора, где чернила переводят.
— А чо? Пущай отведает, — донеслось из другой берлоги. — Дай-ка, Сеня, своему дружку струмент. Может, и пондравится!
— Да поможет ему аллах, — сказал забойщик татарин Юсуф.
— Го-го-го! — откликнулась смехом окружающая Сергеева темень.
«Ах, вот как?» — вскипел Федор. Его принимают за белоручку. Ну хорошо же! И, вырвав из рук Семена обушок, он полез в дыру, где тот рубил уголь.
Тесно... Ни повернуться, ни занести за плечо кайлу, чтобы ударить ею в полную силу. А над головой «крыша» из сланцевого плитняка. Раньше она покоилась на угольном пласту, а теперь он выбран...
«Ничего, приспособлюсь! Силенок хватает, только сноровки нет».
Зубок — острый конец обушка — скользит по крепкому углю, скалывая лишь кусочки. Терпение, еще раз терпение!
— Клюй в самый низ пласта, засекай куток! — подбадривал Семен.— Да не лупи, Артем, в породу! Врубишься поглубже — обрушивай уголек... Эх, сплоховал!
Федор приладился. Удары стали короткими и точными. Вгрызался сталью, делал глубокий паз в нижнем слое пласта. Выручали мускулы и упрямство. Умел слесарить, кочегарил, лопатой орудовал не хуже грабаря, даже официантом в Париже пришлось, а тут...
Адский труд! И все за гроши... Еще и мысль неотвязная: вот-вот рухнут тысячи пудов породы. Где больше погребено шахтеров — на поселковом кладбище или тут, на дне глубокого рудника?
К обеду Федор приловчился к обушку, и шахтеры уже не насмешничали. Даже десятник дивился старанию новичка.
Пошабашили на обед. Ели истово, делились харчами.
— Бери, Артем! Пустое пузо ни в пляску, ни в работу… Только поп да петух не евши поют.
Федор не отказывался:
— Верно! Хлеба ни куска, так и в тереме тоска. Брюхо — что царский судья: и молчит, да просит!
Черный хлеб с луком, тарань с картошкой, запивали квасом и балагурили:
— Этот квас уже семерых пас, добрался и до нас.
В полумраке сверкали глаза и зубы. Покончив с едой, пожилой крепильщик сказал Федору:
— Обзнакомнлся с нашим горем, парень? Смерть за плечами, в получку пять целковых, а из деревни одно строчат: «Шли деньжат».
— Худо, ой как худо! — вставил Юсуф. — Все помирать будем.
— Скотинка мы для хозяев, и боле ничего! — зло бросил Семен. — Изгаляются как хотят, а мы молчим, бессловесные.
— Плевать! — тряхнул чубом озорной шахтер, который утром проезжался насчет чернил. — Я вот завтра гульну в трактире. Поднесут мне с поклоном водочки, граммофон заведу за пятак. Не шахтер — барин!
