Федора рабочие встретили радостными возгласами.
Из центра города приехали на извозчике Щура Мечникова и Миша Доброхотов, а с ними братья Бассалыго, тоже «впередовцы». Старший, Дима, — красивый студент со светлыми волнистыми волосами, зачесанными назад. Реалист Костя похож на брата — общительный и живой. Появился и «Христосик» — Забелин со своими «апостолами» — так звали рабочие своего собрата по заводу и его единомышленников — эсеров. Мрачный, с жертвенно горящими глазами.
— Что в городе? — спросил Федор у Мечниковой.
— Говорят, что прибыло еще тысячи три солдат.
— Здесь тоже приняли меры, — кивнул Сергеев на стражников, окружающих пролетку, стоявшую чуть поодаль. — Сам полицмейстер господин Бессонов удостоил своим присутствием! Не по мою ли грешную душу?
Федор был недалек от истины. Полицмейстер давно охотился за Артемом, но в харьковской охранке не было его примет и фотографии. Не поддается подпольщик наружному наблюдению. «Однако этот смутьян несомненно здесь, в толпе забастовщиков, — думал Бессонов. — Схватить бы...»
Словно выполняя желание полицмейстера, Федор после короткого митинга у столовой направился к пролетке Бессонова. С ним кузнецы Егор Щербак, Яков Забайрачный и котельщик Бронислав Куридас. Возле них вертелся вездесущий Санька.
— Чего собрались, братцы? — миролюбиво спросил у рабочих шеф полиции, будто не зная, что происходит.
— Бастуем, ваше благородие, — ответил толстый Щербак, выделявшийся среди всех своей белой манишкой, черным котелком на голове и воинственно закрученными кверху усами.
Бессонов удивленно округлил глаза:
— Позвольте! А... Кто вы такой?! Неужели и конторщики...
— Я — кузнец, — с достоинством произнес Егор Васильевич. — Мы празднуем Первое мая. Мы, рабочие.
Откинувшись на мягкие подушки сиденья, полицмейстер зычно захохотал. Ну и ну! Лошади дернули и чуть не понесли экипаж, но кучер крепко натянул вожжи. Все еще смеясь, Бессонов приблизился к смущенному Щербаку:
— Кузнец?! Да ведь пузо у тебя не меньше моего. — И прижал свой живот к животу Егора Васильевича, как бы сравнивая. Затем, похлопав кузнеца по могучим бедрам, добавил: — Ничего не скажешь — бастоватое у тебя пузо, бастоватое! Дай бог такое фабриканту.
— Во мне ли дело, ваше благородие? — произнес кузнец. — Я-то в прибавке не нуждаюсь, а товарищи мои голодают... Слыхали про слово «солидарность»? Но и сам не желаю, чтобы каждый мне тыкал. А пузо и рост — они у Щербаков фамильные, не от безделия...
— Верно, не в животе суть, ваше благородие, — вставил Федор. — Ваять нашего губернатора Старынкевича. Сам тощее воблы, а капитал наживает исправно. Поменяет ли он свое кресло на место у горна? Или вы, к примеру...
— Но, но! — нахмурился Бессонов и погрозил пальцем. —Не забывайся! Чего же вы хотите от меня, господа рабочие?
— Убрать стражников, — потребовал Сергеев. — Шествие у нас мирное, праздничное... — И оглянулся на леваду.
Бессонов разглядывал Федора. Может, это и есть Артем? Видно, что заводила. Скрутить бы ему руки, остальных взять в плетки, и делу конец! Да, но эти парни, что стоят позади депутации... На дерзких рожах вызов, руки в карманах. Револьверы там? Нет, трогать таких у самого завода опасно.
— Мирное шествие? Однако я вижу флаги с надписями.
— Разве флаги стреляют? — задорно спросил Бронислав Куридас и сдвинул на затылок тирольку.
— Смотря какие, — многозначительно произнес полицмейстер. — Так и быть — шествуйте, но флаги оставить только с надписями о Первом мая и восьмичасовом дне. И далеко в город ходить запрещаю.
Ага, пошли кое в чем на попятную? И Санька вовсю понесся к столовой с новостью.
Рабочие были поражены. Неужто все решила их сила, сплоченность, упорство?
— Двинули, люди, по Петинской!
Над колонной взвились знамена, торжествующе грянула песня:
Беснуйтесь, тираны, глумитесь над нами.
Грозите свирепо тюрьмой, кандалами!
Мы вольны душою, хоть телом попраны.
Позор, позор, позор вам, тираны!
— Артем, это и есть революция? — допытывался Саша Васильев. — Как легко дышится, как хорошо!
— Да, так она начинается. Но это лишь репетиция.
Миновали железнодорожный переезд за Балашовским вокзалом.
