Дивизия только формировалась. Рождение ее и подобных ей частей означало тогда рождение нового рода войск Красной Армии — моторизованной пехоты. Части молодого соединения пополнялись только что призванной в армию, необученной молодежью. Командиры — одни переводились из разных частей Западного Особого военного округа, другие, как Маринин, Морозов, Гарбуз, приходили из военных училищ. Костяком будущего соединения явилась танковая бригада, которая находилась близ границы в летних лагерях и готовилась к переформированию в два танковых полка.
Старший батальонный комиссар Маслюков — начальник политотдела формирующейся мотострелковой дивизии — сидел в своем кабинете за непокрытым канцелярским столом и листал личное дело младшего политрука Маринина Петра Ивановича. Сам Маринин был здесь же. Он уселся на уголке табуретки и со смешанным чувством любопытства, робости и удивления рассматривал Маслюкова. Близко встречаться с таким большим начальником ему приходилось впервые.
«Губы толстоваты», — мелькнула у Петра нелепая мысль, и он усмехнулся, потупив взгляд. Боялся, что Маслюков заметит на его лице улыбку.
Подавив в себе беспричинный приступ смеха, Маринин снова стал рассматривать лицо старшего батальонного комиссара — полное, чуть румяное, с ямочкой на подбородке. Неопределенного цвета глаза — внимательные, задумчивые, взгляд прямой и требовательный. В Маслюкове угадывался властный, настойчивый характер, выработанный трудной армейской службой.
— Учились в институте журналистики? — нарушил вдруг тишину старший батальонный комиссар, уставив на Петра внимательные глаза.
Во взгляде этих глаз и в голосе, каким был задан вопрос, Петр уловил нечто такое, что заставило его встревожиться…
— Да. Из института призван на действительную.
— Хорошо-о, — протяжно вымолвил Маслюков, и это «хорошо» усилило неизъяснимую тревогу Маринина.
— Вы, конечно, знаете, — начал издалека старший батальонный комиссар, — что вас рекомендуют секретарем дивизионной газеты.
— Знаю.
— А не лучше ли вам месяца два поработать политруком роты? Посмотрите, чем живут солдаты, как складывается их служба в условиях нового рода войск… Потом будет легче в газете…
— Я готов, — облегченно вздохнул Маринин.
— Очень хорошо. Идите представьтесь редактору и работайте пока в газете. А как только поступят бойцы в дивизионную разведку, пойдете туда политруком.
Петр поднялся, сказал краткое «есть!», круто повернулся кругом и рубленым шагом вышел из кабинета.
А в крохотной приемной сидели притихшие Морозов и Гарбуз. Теперь наступила их очередь представляться «высокому начальству», прежде чем ехать к месту службы — в танковую бригаду.
Уже прошло полмесяца с тех пор, как Петр Маринин прибыл после окончания училища к месту службы. Успел обвыкнуть в редакции маленькой дивизионной газеты, подружился с инструктором-организатором газеты младшим политруком Гришей Лобом, а дивизионная разведрота еще не комплектовалась…
— Кто же за тебя в редакции будет работать, если уйдешь в роту? удивлялся Лоб. — Это не дело…
Гриша Лоб — стройный, собранный, невысокий парень с черной жесткой шевелюрой, острым, суровым взглядом и побитым оспой лицом. Не в меру горячий и резкий, Лоб вначале не понравился Петру.
Недавно, когда приехал вновь назначенный редактор политрук Немлиенко, Маринин и Лоб вместе вышли в поле, где мотострелки занимались тактикой. Нужно было написать «гвоздевую» статью для первого номера газеты. Не надеясь на Маринина — новичка в газетном деле, — Лоб суетился, записывал фамилии солдат, фиксировал в блокноте каждое их действие. Часто подбегал к командиру взвода, засыпая его вопросами.
Петр же, когда отделенные командиры производили боевой расчет, только записал их фамилии и фамилии солдат. После в течение двух часов не вынимал блокнота из кармана, ограничиваясь наблюдением. Лоб посматривал на Маринина с недоброй усмешкой. А когда Петр, заметив, что один сержант неправильно поставил задачу ручному пулеметчику и употребил неуставную команду, поправил его и попросил взводного командира указать на это другим сержантам, Лоб резко бросил:
