«За» голосовали все. Надомники руки кверху тянули нехотя. Челюсть Ярыгина сама собой отвисла книзу.
А в одну из ветреных февральских ночей запылал производственный корпус. Спасти не удалось ничего, Вместе с артельными постройками сгорели два квартала жилых домов.
Ярыгин во время пожара стоял в толпе односельчан.
— Гляди-ка ты, как неладненько издалося, — поминутно осеняя себя крестом, бормотал он, — а ведь на подъем артёлка-то двигалася, ох-ох-о-о! Это уж кому раз не повезло, и до последу не повезет…
На рассвете, обсуждая с приятелями ночное происшествие, он спокойно философствовал:
— А при всем при том разобраться: вечного-то, друг-товаришш, ничего не бывает…
Виновников не нашлось. Надомников и Ярыгина таскали чуть не полгода, но за отсутствием улик дело вскоре заглохло.
Столяры разбрелись по своим низеньким мастерским; снова началась работа на дому. К тайному удовольствию Ярыгина, артель почти погибала.
А через три года приехавшие из Москвы инженеры занялись какими-то изысканиями, Слухи о том, что в Северной горе будет строиться мебельная фабрика, вскоре сделались достоянием всего села.
Строить фабрику начали, однако, только в 1951 году. К тому времени Северная гора стала рабочим поселком. Стройка заметно оживила поселок, внесла в его жизнь свежую струю. Из Новогорска автомашины почти ежедневно везли на строительство разные грузы. На станцию подавали вагоны с кирпичом, железом, цементом.
Артель, между тем, окончательно развалилась. Прежние мебельщики стали строителями. Первым пришел Сысоев старший вместе с сыном Сергеем, последним появился Ярыгин. Он ходил за прорабом больше недели, выговаривая себе «работенку» повыгоднее. Столяры посмеивались: «Паша-таракаша (так прозвали его за тонкие тараканьи усики) вторую неделю „на примерку“, ходит, деньгу себе по росту подбирает!»
— А вовсе в том греха-то и нет, — по обыкновению философствовал Ярыгин, когда крылатые издёвки достигали его ушей. — Денежка она есть главный житейской смысл. Уговор она прежде всего любит, чтобы чинно-благородно все было.
К декабрю 1953 года построили только первую очередь, однако, фабрика начала уже работать. В магазинах Новогорска появилась новая мебель. Но покупали ее плохо. И красоты маловато и прочность-то, кто ее знает, да и дорогая к тому же.
Мастера предлагали:
— Давайте придумаем свое! Неужели мы мебель разучились ладить? Слава-то прежняя куда подевалась?
Но бывший директор Гололедов от всех предложений отмахивался:
— Фабрика есть? — Есть! Мебель делаем? — Делаем! Нужна мебель? — Нужна! Ну и пусть берут, какую даем. Нам некогда красотой заниматься, лишь бы не разваливалась.
Фабрика продолжала работать по-прежнему. Мебель пока не разваливалась, но покупали ее все так же плохо.
Однажды Илья Тимофеевич побывал в Новогорске. На другой день с утра он пришел к Гололедову:
— Как вам, товарищ директор, не знаю, а мне стыдно, — дергая бородку, заявил он. — Своими глазами вчера нашу беду подглядел. Рижскую мебель в универмаг привезли, так в магазин не войти, аж до драки… В полчаса разобрали. А рядышком наши «шкафы», ровно будки сторожевые торчат, никто и спрашивать не хочет, Я, как распродали рижскую, подошел к продавцу, покупать вроде собрался, по шкафчику нашему ладошкой похлопываю да приговариваю: «Добрая вещица, ничего не скажешь», А продавец на меня глаза вытаращил, ничего не говорит, только, понимаю, за ненормального считает. У меня дальше притворяться душа не вытерпела, махнул рукой, да и прочь из магазина… Вот и решил от имени всей рабочей массы, от «столярства» всего к вам идти. Совестно делать такое дальше!
Гололедов, как всегда, держал себя очень спокойно.
— Давайте не будем принимать близко к сердцу капризы людей с испорченным вкусом, — сказал он. — Вы старый производственник, должны понимать: нам нужен план! Побольше да попроще.
— Вы меня, конечно, простите, — не вытерпел Сысоев, — только за такие рассуждения, худого не скажу, в глаза плюнуть — просто очень милосердное наказание… Извиняюсь, конечно, поскольку у меня тоже, видать, вкус сильно испорченный…
Шли дни. По-прежнему мебель увозили в город, по-прежнему поругивали и покупали скрепя сердце, — где лучшую возьмешь? Из Риги-то не каждый день возят.
