— Я тоже рада тебя видеть, — отвечаю я.
— Эй ты, задница, — ворчит Алан, и в голосе слышится угроза.
Джеймс складывает руки на груди и окидывает Алана прямым холодным взглядом. Он это умеет, я даже им восхищаюсь. Несмотря на то что в нем всего пять футов и семь дюймов и весит он не больше 130 фунтов в мокром виде, запугать его невозможно. Создается впечатление, что он не боится ничего.
— Я просто спросил, — говорит он.
Я кладу руку на плечо Алана:
— Все в порядке.
Они несколько секунд смотрят друг на друга. Первым со вздохом отводит взгляд Алан. Джеймс одаривает меня долгим оценивающим взглядом и склоняется над столом.
Алан качает головой:
— Ты уж прости его.
Я улыбаюсь. Ну как я могу объяснить ему, что хамство Дамьена мне в данный момент приятно? Это все часть того, что было раньше. Джеймс по-прежнему злит меня, но от этого мне комфортно.
Я решаю сменить тему:
— Что тут у вас новенького?
Я прохожу в офис, оглядываю столы и пробковые доски. Руководила всей этой лавочкой в мое отсутствие Келли, поэтому она и отвечает на мой вопрос:
— Да было довольно тихо, лапонька.
Келли всех так зовет. По слухам, она получила письменный выговор за то, что назвала лапонькой директора. Многих ее фамильярность безумно раздражает. А меня — нет. Для меня Келли есть Келли, и все тут.
— Ничего из ряда вон выходящего. Мы сейчас работаем над старыми, нераскрытыми делами. — Она улыбается. — Похоже, все плохие парни ушли вместе с тобой в отпуск.
— Как насчет похищений? — спрашиваю я.
Похищение детей — наш хлеб с маслом, хотя все порядочные люди в Бюро эти дела ненавидят. Здесь редко речь идет о деньгах, обычно это секс, боль и смерть.
— Одного ребенка нашли живым, второго мертвым.
Я смотрю на пробковую доску и ничего не вижу от нахлынувших слез.
— По крайней мере обоих нашли, — бормочу я.
Очень часто бывает по-другому. Тот, кто полагает, что отсутствие новостей — это хорошие новости, никогда не был родителем похищенного ребенка. В противном случае отсутствие новостей было бы для него подобно раку, который, прежде чем убить, опустошает душу. Мне доводилось общаться с родителями похищенного малыша, они ходили ко мне многие годы, надеясь на какие-нибудь новости. Я видела, как они худеют и седеют, как надежда исчезает из их глаз. Найденное тело ребенка было бы для них Божьей благодатью, ибо мука неизвестности закончилась бы.
Я смаргиваю слезы и поворачиваюсь к Келли:
— Как тебе понравилось быть боссом?
Она улыбается мне свойственной ей нарочито высокомерной улыбкой.
— Ты же меня знаешь, лапонька. Я рождена, чтобы быть королевой. Теперь у меня есть корона.
Алан фыркает, потом хохочет.
— Не обращай внимания на эту деревенщину, дорогая, — презрительно бросает Келли.
Я смеюсь. Это хороший смех. Настоящий. Вот только длится он немного дольше, чем следовало бы, и я с ужасом чувствую, как глаза опять наполняются слезами.
— А, черт, — бормочу я, вытирая лицо. — Извините. — Я поднимаю на них глаза и слабо улыбаюсь. — Просто я очень рада всех вас видеть, ребятки. Больше, чем могу выразить.
Алан, этот человек-гора, движется ко мне и без всякого предупреждения обнимает меня огромными, как баобаб, руками. Я сначала сопротивляюсь, потом тоже обнимаю его, прижимаюсь головой к его груди.
— Да мы знаем, Смоуки, — говорит он. — Мы знаем.
Он отпускает меня. Тут вперед выходит Келли и отталкивает его.
— Хватит сюсюкать, — командует она и обращается ко мне: — Пойдем, я угощу тебя ленчем. — Она хватает свою сумочку и тащит меня к двери. — Вернусь через час, — бросает мужчинам через плечо и выталкивает меня в коридор.
Как только дверь закрывается за моей спиной, слезы у меня начинают течь ручьями.
Келли искоса смотрит на меня:
— Знала, что ты не захочешь распускать сопли при Дамьене, лапонька.
Я смеюсь сквозь слезы, молча киваю, беру из ее руки салфетку и позволяю себе воспользоваться ее силой, чтобы поддержать себя в минуту слабости.
