Михаил снова размечтался о своих нафантазированных отношениях с Юлей. Вновь и вновь он возвращал в памяти пережитые эпизоды волнений в минувшие дни и сказочное ощущение ожидания мнимых объятий и поцелуев в дни грядущие. Он страстно желал иметь свой тайный уголок платонической любви, фантазий и мечтаний, куда путь был заказан всем, даже Лизе. «Возможно, – подумал Михаил, – придет время, и я сам разрушу этот уголок за его ненадобностью, но только не сейчас. Юля – дневник моей души. Я пишу в него самое сокровенное и прячу его от самых близких и дорогих людей».
В этом году Михаилу должно исполниться тридцать лет. А может быть, сто тридцать? Господи, какая разница, при чем здесь возраст. Один миг, день, неделя, месяц, год счастья могут стоить долгих лет совместного сосуществования и безразличия. Если люди любят друг друга, то ни возраст, ни что-то иное их не волнует. И пусть это длится столько, сколько проживет их любовь. Он хотел признаться Юле в своей любви, хотел услышать ее признание, хотел обнимать и целовать ее. Но желал он этого только в своих мыслях. Хотел разделить с ней весь огонь любовной страсти, но только в своих фантазиях и мечтах. В реальной жизни он категорически отрицал это. Вся прелесть его восторга заключалась в сладострастии возвышенных чувств, в их оторванности от реальности. В реальной жизни он желал быть с Лизой. Она вспенивала его кровь, переполняла сердце адреналином, взрывала мозг до безумия и питала душу желаниями и восторгами. Лиза влекла его вперед, в будущее.
Но Юля… Снова и снова она была в его мыслях. Михаил до боли в мозгу понимал, что удар о надгробье был столь ошеломляющим, что полностью разрушил всю логику его прошлого. Он мысленно сравнил себя с самыми надежными в мире часами фирмы Мозера, которые вышвырнули с третьего этажа на булыжную мостовую Старо-Невского. Удар был сокрушительным даже для такой авторитетной системы, как прославленный Мозер. Ах, Юля! Это совершенно иное создание и явление в его жизни. Она звала Михаила в бархатный романтизм отношений девятнадцатого века, в чистоту девичьих чувств и ощущений тургеневской философии. Она манила его назад, домой в прошлое, в привычное ему по духу и образу мысли «свое время». Жуткая мысль ворвалась в его мозг: «Господи, но ведь это же не Эрмитаж, чтобы подзаряжать себя духовной страстью и высокими чувствами. Это тот человек, в которого я всегда был влюблен, о котором мечтал все свои сознательные годы… И все же, что тут лукавить, все это было в прошлом, до встречи с будущим. До встречи с Лизой… У меня действительно началось сумасшествие. Не мои любимые женщины разделились надвое, а я сам поделил себя на две половины. Во мне одновременно существуют две жизни – реальная и вымышленная. Господи, неужели я и впрямь сумасшедший?»
Ему хотелось быть честным, и в то же время ему было приятно немного лгать самому себе. «Господи, куда я попал? Что я делаю? Разве в свое время смог бы я пойти на подлог, на нарушение закона? На что я еще способен? Что еще меня ждет впереди? Неужели я заразился болезнью девяностых годов двадцатого века, название которой – лицемерие? Все, больше я не совершу ничего противозаконного».
Михаил проснулся от ненавистного ему звонка в дверь. За окном было сумрачно, но не темно. Был ли это вечер или утро, он не знал, потому как спал в кресле одетым и с включенным телевизором. Часов у него не было. Дверной глазок показал, что это соседка. Он открыл дверь, и она робко вошла. Густо покраснев и извиняясь, сказала бархатным голосом:
– Вы уж простите меня за столь поздний звонок. В десять часов вечера в гости без приглашения не ходят. Мне позвонила Юля и попросила позвать вас к телефону.
Они вышли из квартиры. Михаил захлопнул за собой дверь и проследовал за женщиной. У нее в квартире пахло свежей выпечкой и было очень уютно. Хозяйка представилась.
– Меня зовут Инга, а это мой муж Армен.
Она что-то сказала по-армянски, мужчина, сидевший к ним спиной и наблюдавший за событиями в Санта-Барбаре, буквально на секунду повернул в их сторону голову, поздоровался и снова отключился.
