Летучие банды на костлявых лошадках разлетелись по югу Иберии, доходя вплоть до Севильи, грабя, насилуя, убивая, вывозя из деревень и мелких селений все, что можно было увезти, и уничтожая все остальное. После них оставались только окровавленные развалины и трупы тех, кто сопротивлялся или был бесполезен в качестве раба. Берберский лагерь наполнялся едой, скотом, сокровищами, плачущими женщинами и уже начинал трещать по швам. Добычу не успевали отправлять через пролив.
Ни владетельные готы, ни подвластное им население еще не сталкивались с таким мобильным врагом. Берберов было мало, но они, казалось, летали, подобно стаям воронья, успевая убраться из разоренных деревень до того, как туда явятся королевские стражники. Слухи о берберской жестокости бежали далеко впереди. Рассказывали о вырезанных семьях, насаженных на копья младенцах, людоедстве. Голодные дикари вырвались на свободу и делали с мирными туповатыми крестьянами все, что взбредет в голову. Крестьяне покорно ждали своей участи, глядя, как рубят на куски и варят в котлах трупы их родственников.
Королю Родериху было не до того. Он снова осаждал собственный город. На этот раз это была Памплона, чей новый правитель вместе с братом, родственники покойного (уж десять лет как) старого короля, поднял очередной мятеж, захватил город и заявил права на корону.
Только когда с юга донесли, что к берберам прибыло очередное подкрепление, Родерих решил наконец разобраться с наглыми пришельцами. Смять их, сбросить в море и забыть, как про страшный сон, было делом нехитрым. Для этого было достаточно уничтожить лагерь и снова взять под контроль пролив, выслав из Малаги королевский флот. Разбежавшихся дикарей можно было оставить на попечение провинциальных дружин.
* * *
Королевский глашатай приблизился к стенам Памплоны ранним утром, помахивая копьем с привязанной к древку белой лентой.
– Э, брательник! – позвал Второй, глядя вниз из защищенной бойницы воротной башни. – Смотри-ка, посыльный от нашего друга Родериха.
– Вижу.
Первый сделал знак наемникам опустить луки.
Глашатай осадил коня и закричал, профессионально надрывая связки:
– Наш милостивый король Родерих, правитель западных готов, иберов, галлов, римлян, повелитель Бетики, Лузитании, Галисии, Тараконии, Септимании и Карфагена Иберийского объявляет мятежникам перемирие и обещает не чинить расправы, если они и люди их присоединятся к королевской армии в их борьбе с чужеземцами! Город Памплона и окрестности остаются в их владении вплоть до окончательного разрешения противоречий!
– Иж, как складно поет-то, а? – Второй глянул на брата. – Ты чего-нибудь понял?
Первый хмыкнул.
– Понял. Понял, что это наш последний шанс. И надо им воспользоваться. Скажи всем, чтобы готовились к походу. Скоро мы выступаем.
И почти бегом направился к Арсенальной башне.
Второй снял шлем и почесал затылок, тщетно пытаясь угнаться за братской мыслью.
* * *
Король собирал войска. Он собирал их нехотя, не забывая строить планы насчет мятежных вассалов. Берберы были для него досадной помехой, гораздо менее важной, чем сторонники бывшего короля или проблема отсутствия наследника. Король без сына – место пустое. Зачем он воюет? Кому все оставит?
Амнистия лидерам мятежных родов виделась Родериху уловкой, шансом выманить врага из неприступных крепостей. Уничтожить берберов, а потом сразу же разобраться с мятежниками, пока не очухались. С опорой на верных людей это можно было сделать быстро и почти без потерь. Гораздо проще, чем выкуривать всех поодиночке.
В планах все было просто. На деле из серьезных противников на амнистию мало кто клюнул. Хитрые королевские родственники помнили вероломные традиции королевского двора. И предпочли отсидеться.
Теперь Родерих стоял у своего шатра на холме возле Кордовы и смотрел на раскинувшийся внизу лагерь. Войск было собрано гораздо больше, чем требовалось для боя с берберами. Но гораздо меньше, чем он рассчитывал. Из мятежников свои отряды привели только памплонские дурни да еще несколько горных графьев, чьи замки никогда не рассматривались королем в качестве серьезной добычи.
