Спустя некоторое время после ссоры в столовой Рагозиных кто-то донес на слепого солдата. Николай узнал об этом от одного из друзей по гимназии. Тот предупредил, что за домом солдата следят.
И хотя Николай не имел оснований считать Василия причастным к аресту слепого, он уже не мог относиться к брату по-прежнему, чувствовал в нем своего врага, и ни ласковость, ни его подлизывание не могли заставить Николая забыть их ссору. Прежде молчаливый, он еще больше замкнулся, много читал, допоздна просиживал за письменным столом. Это уже не была обида подростка. Вырабатывался характер юноши. Может быть, именно годы разногласий между братьями «слепили» такого Николая, которого запечатлел более поздний снимок: упрямые губы, резкий, исподлобья взгляд. Даже беглое знакомство с фотографией скажет, что перед нами человек, имеющий свою точку зрения, волевой и, наверное, по характеру нелегкий.
Разрыв готовился годами, и, когда братьев уже ничто не связывало, они разошлись разными дорогами.
В то время Дмитрий был на фронте, и с Николаем ему больше не суждено было встретиться. Николай окончил гимназию и уехал учиться дальше. Василий ушел добровольцем на войну. Стал офицером.
Но спустя время братья вновь встретились в родительском доме. Два молодых человека с вполне укрепившимися взглядами на жизнь. Разными взглядами...
Василий делал вид, что его вовсе не интересуют дела Николая. Николай тоже не рвался к общению. Правда, не нравилось, что Василий завел каких-то подозрительных знакомых. Чем он занимался, чем жил — то было Николаю неведомо. По разговорам матери лишь знал: дружки младшего брата из бывших офицеров.
Ссора вспыхнула как-то за ужином.
— Что думаешь дальше делать? — спросил Николай брата, глядя ему в глаза.
— А тебя это очень волнует? — вежливо огрызнулся тот.
— Ну, не так, чтобы очень, но хотел бы предупредить...
— О чем?
— Друзья твои не внушают доверия. А ты сразу среди них своим стал.
— За своими друзьями приглядывай! А мои — не твоя забота.
— Я предупредил, — сухо сказал Николай. — А там как знаешь.
— Еще неизвестно, кто кого предупреждать должен, — вспылил Василий. Вошла мать, и братья замолчали.
С того дня они не встречались. Николай ушел из дома, поселился на квартире вблизи от места работы. Теперь одна лишь ниточка связывала его с прошлым: телефон. Николай просил оставить аппарат для разговоров с матерью — единственным человеком из семьи Рагозиных, которого он продолжал нежно и крепко любить.
Пути братьев разошлись окончательно. Никому не рассказывал о конфликте Николай. Лишь иногда, вспоминая Василия, думал: «Образумится... Только бы не впутался в какую историю».
— Вот уже сколько на месте толчемся, — говорил Евстафьев, перекладывая папку на край стола. — Выйти бы на главарей, но пока — никак...
— А сообщение «монашки» о подслушанном на кладбище? — спросил его собеседник.
— Уж очень оно для проверки трудное. Темно было на кладбище, могла что-то и спутать...
Леонид Григорьевич Исаев, только что назначенный председателем губернской ЧК, принимал дела от своего заместителя — Алексея Ивановича Евстафьева. Несмотря на молодость — девятнадцать лет, — Исаев обладал достаточным жизненным опытом. С четырнадцати лет Леонид Григорьевич работал на заводе Михельсона. Бороться с врагами его учили в отряде замоскворецких красногвардейцев, а природный ум и неутомимость выдвинули его в шеренгу опытных чекистов. Евстафьеву с самого начала он понравился. В дело он входил не торопясь, задавал много вопросов, давал время подумать, внимательно читал документы, дотошно расспрашивал о сотрудниках.
— Анонимка... — протянул Исаев, знакомясь с очередным документом. — Что ты думаешь по этому поводу, Алексей Иванович?
— Не верю! Чтобы Рагозин предатель? Не допускаю! — заволновался Евстафьев. — Преданный революции человек. Себя не щадит.
— А происхождение, связи?
— Да, он из офицерской семьи. И этого никогда не скрывал. Но с семьей порвал давно, до революции. Кроме матери, вроде бы ни с кем не встречается. Нет, что-то тут не то...
— Может, враги специально подбросили, чтобы скомпрометировать?
