Шли всю ночь глухими перелесками, разведка впереди. На рассвете отряд втянулся в деревню. Разведчики уже установили дом старосты, постучались в занесенное снегом окно.
Староста — живой маленький старичок с твердым и смелым взглядом — понравился Ваупшасову. На вопрос, по желанию или по необходимости служит немцам, вскинул седую голову и с обидой ответил:
— К фашистам не нанимался, а служу обществу. Хочешь, спроси у людей.
— А и спросим. Комиссар, прикажи пройти по избам, собрать всех на митинг.
Ваупшасов подошел к печи, с которой сверкали две пары ребячьих глаз,
— Внуки?
— Они самые.
Достал из кармана едва початую плитку шоколада, протянул детям:
— Берите московский гостинец, не бойтесь, — погладил пацанов по вздернутым вихрам и повернулся к деду:
— Вот что, товарищ староста. Снаряди-ка к вечеру шесть подвод. Подвезешь нас к следующей деревне, какой — попозже скажу.
— Это можно, — старичок повеселел. — Ты, командир, за ребят своих не тревожься. Всех по избам определим, всех накормим и в дорогу чего-нибудь сыщем. А чтоб спали спокойно, дозорных выставлю.
— Дозорных не надо. Это уже наше дело…
Собравшиеся в школе сельчане окружили бойцов, расспрашивали их, но были настороже. «Кто знает, что за люди? Осенью были немцы, хвастались, что Москва ими взята, подтверждали это и приходившие полицаи…».
Комиссар Морозкин встал за учительский столик, поправил фитиль лампы, чтоб было посветлее, и начал говорить. Он немного волновался, ведь первый раз выступал перед людьми, давно не слыхавшими правду о войне.
— Москва стоит крепко, 7 ноября на Красной площади состоялся парад наших войск. Товарищ Сталин сказал, что враг будет разбит… Москва дала по зубам фашистам так, что они сейчас не опомнятся, тысячи и тысячи их нашли свою смерть на полях Подмосковья.
Комиссар достал несколько номеров «Правды», зачитал последние сводки Совинформбюро, призвал не слушать немецких прислужников, не отдавать врагу ни хлеба, ни мяса, вредить ему на каждом шагу и ждать освобождения, верить в победу, она придет, обязательно придет.
Газеты пошли по кругу, люди бережно гладили их, не стесняясь слез. К Ваупшасову подошла сгорбленная, морщинистая старушка.
— Милый, не видал ли моего сынка? Миша Прокопчук его звать. Как ушел в первый день войны, так и весточки не подает. Не встречал ли где?
— Воюет, мать, воюет, — Ваупшасов обнял старушку. — Встречать не встречал, но уверен, бьет фашистов. Разобьет и вернется.
К командиру пробрался пожилой крестьянин, с усами, как у запорожца, чуть потянул за рукав, сказал тихо:
— Ты старосту нашего не тронь, он за нас.
— За кого это «за нас»?
— А за советских. Я в ездовые к вам назначен. Вечером повезу, куда скажете. И еще вот что. Отойдем-ка в сторонку, пошептаться надо.
То, что сообщил усатый, нарушало все планы отряда. Предполагалось идти тихо и незаметно, вражеские гарнизоны обходить, в открытые бои пока не вступать. А тут… В соседней деревне, километрах в пятнадцати, после карательных рейдов обосновалась группа полицаев. Живут в доме лесничества, беспробудно пьянствуют, терроризируют крестьян.
Подошел Морозкин.
— Чего задержался, командир? Хозяйка поесть приготовила.
— Давай посоветуемся. — Ваупшасов объяснил, в чем дело.
Помолчали, прохаживаясь по опустевшей комнате.
— Ударим? — утвердительно спросил комиссар.
— Нельзя их упускать, товарищи. Сколько подлости сотворили, сколько еще сотворят, — подхватил усатый.
— Вот и ладно, — заключил Ваупшасов. — Отбери мне, комиссар, человек десять, когда отдохнут, скажем, в восемнадцать ноль-ноль, съездим, посмотрим, как полицаи гуляют. А ты, дядя, проводишь нас.
— Стоит ли самому-то? — усомнился Морозкин. — Давай я или поручи кому другому.
— Нет… Хочу сам наказать предателей. А пока перекусим, да и поспать немного не мешает. Кто знает, когда еще отдохнуть удастся.
Двухэтажный дом лесничества стоял на краю деревни, вплотную к густому бору. Бойцы во главе с Вауп-залегли, присмотрелись. шасовым подошли незаметно, На высоком крыльце клевал носом, что-то бормоча, сильно подвыпивший часовой Ваупшасов шепнул лежавшему рядом бойцу:
— Обойди кругом дома и отвлеки его с противоположной стороны.
