Мы появились на берегу Черного моря старшими лейтенантами – три «афганца», три холостяка, познакомившиеся еще в поезде. Эх, гульнем!
– Слава Богу, что хоть мужской топот перед увольнением услышала, – сияла дежурная тетя Нина, когда мы, не дожидаясь лифта, скатывались вниз по лестнице. Наверное, она знавала другие времена, потому что улыбаться нам начала, едва мы переступили порог санатория в первый раз.
– А зачем увольняться, раз появились мы? – почуяв в ней родственную душу, спросили напрямую.
– Кончается моя холостяцкая жизнь, ребятки. Муж объявился, зовет к себе в Киев.
Про мужа нам не понравилось, и мы потопали к себе в номер. Однако через несколько часов, отметив прибытие, жаловались ей сами:
– Скучновато у вас, теть Нина.
– Так ведь одни «лыжники», – горестно провожала она взглядами шаркающий тапочками по коридору генералитет. – Какое им веселье, не рассыпались бы.
– А вы подскажите, где не скучно.
– Э-э, сами найдете. Для этого ума не надо, были бы глаза да желание. Еще потом и меня пригласите.
Лукавила тетя Нина: уж ей-то, до сих пор симпатичной и общительной, да еще проработавшей в санатории полтора десятка лет, не знать каждый кустик и каждую девицу, согласную скоротать под ним вечерок с отпускником. Ведь ясно, куда разговор клонится.
– Ничего, ничего, не последний день, – понимая, что мы хотим большего, чем просто соучастия во вздохах, успокоила она. Но заброшенную нами наживку не спешила вытаскивать. – Придите сначала в себя после дороги, оглядитесь.
Послушались. Два дня пили, не спускаясь даже в столовую. Благо, что в компании всегда найдется тот, кто пьет меньше остальных. У нас реаниматором стал Олег. Пиво холодное, огурчики с базара по утрам, свежая банка вина к обеду – тут он не подводил, ставил нас на ноги в момент. Ответственнейший товарищ.
– Гуляете, молодые люди? – когда с завистью, когда с осуждением по-армейски не забывали останавливать нас близлежащие «лыжники», если кто из нас выползал в коридор.
– Приходим в себя, – вытягивались мы перед генералами, но тут же спешили на очередной тост из очередной банки, заочно посылая блюстителей нашей нравственности на все тридцать три буквы, включая «ы» и твердый знак.
Мы могли себе это позволить, потому что оказались первыми офицерами, приехавшими в отпуск из Афганистана. Он еще только-только начинался, и мы еще не были ни героями, ни оккупантами: нас окружал лишь ореол таинственности и загадочности. Как же, вернулись из неведомой, страшной издалека страны, где стреляют и, говорят, даже убивают. К тому же никто из нас пока не заикался ни про какие льготы, никто ничего не требовал и ни на что не жаловался. А значит, были мы пока для чиновничьего люда и окружающих если и не желанными, то во всяком случае необременительными.
Единственные, кто подсуетился по собственной инициативе – это медики. Взяли и отсекли от штабов и управлений, а значит, высшего начальствующего состава часть путевок в санатории и рассыпали веером перед «афганцами»: вам необходимо, берите.
Не отказались. Жизнь вдруг увиделась нам в Афганистане хрупкой чашей в чьих-то неуверенных руках. А тут нам, пропахшим порохом, потом, консервами, гарью, толом, ружейной смазкой, соляркой; нам, пережившим на первых порах после ввода войск поносы, язвы, вшей; нам, бредившим женщинами, вдруг ни с того ни с сего! летом! на Черное море! при «медвежьем» отпуске в сорок пять суток! бесплатная путевка.
