— А когда же ситуация нормализуется? Че только пожал плечами.
Че пригласил на обед своего старого приятеля Селайю. Теперь он был военным комендантом «Кабаньи».
Когда Селайя вошел в маленькую комнату с видом на море, Че сидел на походной раскладушке, широко расставив ноги, и чистил свой револьвер 45-го калибра. Комната была примерно метров двенадцать, у стен две железные койки, между ними небольшой шкаф и старое зеркало. Повсюду лежали книги. В стену был вбит большой гвоздь. На нем висел автомат. Над ним черный берет с маленькой звездочкой.
— Садись, старый каторжник, и рассказывай, что тебе довелось вынести. У нас здесь чудесный вид на море. Давай наслаждайся им. Ты ведь довольно просидел за решеткой после того, как они сцапали тебя вскоре после высадки с «Гранмы». Или это не так?
— А, пустяки! Мне здорово повезло, меня не расстреляли, как других ребят с «Гранмы». Меня отдали под суд, видимо, потому, что я мексиканец. Батиста хотел доказать, что налицо международный заговор против него.
— Сколько тебе дали?
— Шесть лет. Судья с издевкой спросил меня, почему я, будучи мексиканцем, вздумал сражаться за освобождение Кубы. Я процитировал слова Хосе Марти о том, что человек, для которого понятия «справедливость» и «честь» что-нибудь да значат, должен сражаться за свободу везде, где над ней нависла угроза.
— Я слышал, ты еще пытался распространить сокращенный вариант речи Фиделя «История меня оправдает».
— Да, я пытался это сделать. Они, по-видимому, испугались, что вы пойдете на штурм тюрьмы, поэтому меня и выслали в Мексику. Я тут же начал оказывать помощь «Движению 26 июля» в Сальвадоре, Гватемале и Гондурасе.
— Насчет истории с посольством — это правда?
— Да, 1 января я находился в Тегусигальпе вместе с несколькими кубинскими компаньерос. Узнав по радио о бегстве Батисты, мы решили занять кубинское посольство. Это оказалось легче легкого, но тут прибыла полиция, и нас забрали. В тюрьме я потребовал предоставить мне возможность поговорить с президентом. Эти типы выпучили глаза, и кто-то из них заявил даже, что я рехнулся. Офицер спросил меня, уж не являюсь ли я закадычным другом президента. «Тонко подмечено, — ответил я, — в эмиграции президент часто гостил у нас». Офицер счел разумным позвонить в приемную президента. Вернувшись, он отсалютовал нам так лихо, как, видимо, никогда еще в жизни не делал. Мы побеседовали с президентом, и через час военный самолет с нами на борту взял курс на Гавану.
— А что тебе еще довелось пережить в Центральной Америке? Я слышал, ты много сделал для «Движения 26 июля».
Че заставил Селайю подробно рассказать о своей деятельности, а затем очень серьезно спросил:
— Твои родители написали мне. Вот уже несколько лет они не получают от тебя никаких вестей. Почему?
— У меня не было времени. Я постоянно находился в разъездах, выполняя задания Движения.
— Революционер не должен забывать о родителях. Всегда можно выкроить немного времени для семьи.
— Но, Че, ты же знаешь, как я был занят…
— Ты только не оправдывайся. Всегда есть время черкнуть пару строк.
— Может, ты и прав. Но сам-то что делал в Мексике? Ты что, писал тогда своим родителям? По-моему, ты потерял всякий контакт с семьей?
Че улыбнулся.
— Да, мне следовало бы почаще писать.
В «Кабанье» зазвонил телефон.
— Эрнесто, ко мне приехал друг из Чили, лидер социалистической партии, очень хотел бы с тобой познакомиться. У тебя есть время? — спросил Карлос Рафаэль Родригес.
— Что? К тебе приехал Сальвадор Альенде? Для кого другого, а для него у меня всегда есть время. Я еще должен его отблагодарить.
— Ты его знаешь?
— Лично, к сожалению, пока нет. Но я ему многим обязан. Передай, что буду очень рад.
Когда Альенде вошел, Че лежал на кровати. В руке он держал ингалятор. Жестом он попросил гостя немного подождать. Испуганный Альенде уже хотел звать на помощь. Но Че движением руки пригласил его сесть.
Через некоторое время он поднялся. Это потребовало от него больших усилий.
— Добро пожаловать, компаньеро Альенде. Как видите, моя астма дает мне жару.
— Рад познакомиться. Видя, какой у вас приступ, я с трудом представил себе, что вы так долго сражались в Сьерре. У вас там тоже были такие тяжелые приступы?
