Подошел дед.
— Нашел карбасок, — сказал он.
Зосима Иринеевич взял лошадь под уздцы и подвел ее к левой боковой стенке пристани, где его поджидал речной карбас. Хозяин посудины, кегостровец[8], рыжий мужик в поддевке и высоких сапогах-вытяжках помог им спустить в карбас паруса и сел в весла. Дед тоже сошел в карбас и, сев на корме, сказал Егору:
— Вон там, на берегу, видишь коновязь? Разнуздай коня, дай ему сена и жди меня. От лошади не отходи.
Егору очень хотелось тоже побывать на шхуне, однако оставить подводу было не на кого, и он послушно кивнул.
Привязав лошадь к коновязи, Егор дал ей сена.
— Эй, молодец! — окликнул его рослый мужик в парусиновой куртке и сапогах-броднях, подвязанных у колен ремешками. — Кого ждешь?
— Деда, — ответил Егор. — На шхуну уплыл. Скоро вернется.
— Твой конь?
— Наш.
— Перевези-ко мне кладь вон от того амбара на пристань. Видишь бот у правой стенки?
— Бот-то вижу, — сказал Егор. — Да дед велел мне ждать тут.
— Чего стоять зря? Я ведь заплачу, не даром.
Егор поколебался, еще раз глянул в карие улыбчивые глаза моложавого мужика и стал отвязывать повод.
— Ладно. Услужу тебе. Уж так и быть…
Поехали к амбару, что стоял на угоре, близ берега.
— Ты что, хозяин того бота? — спросил Егор.
— Нет. Я кормщик. Хозяин в трактире чаи гоняет. А ты чей будешь?
— Пустошный. Дед у меня в Соломбале парусную держит. А отец с Новой Земли с промыслу не вернулся…
— Не вернулся, значит, — помолчав, сказал кормщик с бота, — Жаль… А деда как звать-величать?
— Зосима Иринеевич Кропотов.
— А-а, слыхал. Добрые паруса шьет… А ты в море не хошь? Нам палубный матрос надобен…
— Я бы хотел, да дед не отпустит, — признался Егор.
— Тоже паруса шьешь?
— Приходится.
— Жаль… Вижу — парень ты крепкий, рослый. Нам бы такой сгодился в команде.
— А вы откуль[9]?
— Мезенские. Купцу товар возим.
— В Мезень плавать нет антиресу. Вот в Норвегию али в Англию — другое дело. Я бы подумал, может, и согласился бы.
— Ишь ты… Вон куды тебя потянуло! Да мы туды не ходим. Не с руки. Вон трехмачтовик грузится. Этот пойдет в Норвегу. — Кормщик указал на судно, где грузили мешки с зерном. — Хлеб повезет. А оттуда — треску…
— Неужто самим не наловить трески-то?
— Так выгодней купцам.
Егор перевез словоохотливому кормщику его кладь от складов на берегу до бота. Пришлось обернуться дважды. Но товар принимали на боте быстро, и времени на это потребовалось немного. Егор, получив за работу полтинник серебром, вернулся к коновязи. На том месте, где стояла его подвода, уже была привязана другая лошадь. Она доедала сено, которое Егор по забывчивости оставил на земле. Привязав своего каурого рядом, Егор собрал с телеги остатки сена и дал ему. Сено было мелкое, трухлявое. Конь, порывшись в нем мордой, стал есть неохотно и как будто даже брезгливо.
Пока дед не вернулся, Егор решил любопытства ради сходить к трехмачтовику, благо он стоял неподалеку. Оглядываясь на подводу, он пошел скорым шагом на причал.
Погрузку на парусник закончили. Дрягили покидали судно, позванивая в карманах мелочью, полученной за работу, и переговариваясь. У сходней стоял долговязый усатый матрос в брезентовой робе и крепких башмаках. Он хлопнул ладонью по спине последнего грузчика, замыкавшего артель, и весело спросил:
— Куды теперь? В трактир?
— А куды ж еще? — вопросом ответил грузчик и расхохотался. Лицо у него было коричневое, обветренное, волосы спутанные, неопределенного цвета.
— Ты чего, парень, глаза пялишь? — спросил матрос Егора, который с любопытством разглядывал парусник, на борту которого было написано: «Тамица»[10].
— Да так… Скажи, дядя, вам зуек не надобен ли?
— Зуек? Надо хозяина спросить. А ты что, зуйком хошь плавать? По виду и в матросы годишься. Который год тебе?
— Полных шестнадцать… с половиной.
— Полных с половиной! Мудрено, батюшко, сказал. Тебе с твоей ухваткой можно и в матросы. Погоди хозяина, ежели хошь. Он должен скоро прийти.
— Куда пойдете-то, в Норвегию?
— Куда руль поворотим, туда и поплывем.
Егор вздохнул и озабоченно оглянулся. Лошадь у коновязи стояла спокойно. Деда не было видно. Но ждать хозяина парусника некогда. Зосима Иринеевич вот-вот вернется, и тогда Егору не миновать нахлобучки за то, что оставил лошадь без догляда. Он спросил матроса:
