— И все же я не понимаю, — заметил Спиайт, — как это Штольцу удалось превратить неподвижную фотографию в кинопленку с действующим, тикающим часовым механизмом.
— Остается лишь принять все это на веру, — сказал Нортон. — Этот тип практически изобрел весьма выразительное объемное изображение.
Не желая углубляться в технические аспекты достижений Штольца, я сказал:
— Лично для меня интерес представляет лишь выразительность отображения событий в романе, который я собираюсь написать.
Спиайт тут же навострил ушки.
— Так, значит, наш Центр может рассчитывать на скорое получение еще одной твоей высокохудожественной книжки? Продолжение «Бланков любви»?
— Нет. У меня на уме нечто более амбициозное. Развернутые контраргументы.
— В чей адрес? — в один голос воскликнули Нортон со Спиайтом.
— Джессона, разумеется. Он обвинил меня в неспособности сочинить хотя бы одно осмысленное и складное произведение, несмотря на пристрастие постоянно делать заметки. И еще сказал, что эти мои записи в книжке есть не что иное, как воровство.
— Нет, я больше не могу! — протянул Нортон.
— Вообще-то определенный смысл в его словах имеется. Я начинаю понимать, что выдумки имеют большое преимущество над реальностью.
— Ладно, если ты напишешь это произведение, — сказал Спиайт, — мы можем попросить Ник перепечатать его на свиток. И подсунем его в фонограф.
Я тут же отверг данную идею.
— Давайте оставим все эти механические штучки Джессону. Меня куда больше греет создание самых незамысловатых хроник. Ни звона колоколов, ни пения труб, ни боя барабанов, а уж тем более — никаких заводных ручек.
— Надо так понимать, это исключает наличие в хрониках мистера Потайные Отделения? — спросил Нортон.
— О нет, местечко там для него найдется.
— Когда закончишь, — сказал Спиайт, — я устрою выставку всех твоих работ, где будут и записные книжки, и роман, и «Бланки любви», и, возможно, даже новая раскладная «Камасутра» в картинках.
— Не думаю, что директор нашего заведения придет в восторг, узнав, что эта «Камасутра» представлена на всеобщее обозрение.
— Да, наверное, ты прав, — сказал Спиайт.
— Ребята, поймите меня правильно. Ни в коем случае не хочу показаться неблагодарным, но у меня на уме совсем другие экспонаты.
— Как хочешь, — немного обиженным тоном заметил Спиайт. — Но может, все-таки устроишь чтение для спонсора нашего Центра? Фонды у нас имеются.
— Очень мило с твоей стороны, но давай немного повременим.
— Нет проблем, — вздохнул Спиайт. — Никто не собирается смотреть на часы.
* * *
За несколько лет работы я наловчился составлять разного рода списки. И вот я взялся за дело и, не ограничиваемый всякими там рубриками, не заботясь об оформлении, почерке и жанре, к которому могли бы принадлежать эти заметки, принялся строчить. Карандаш так и порхал по бумаге.
Метод мой был прост. Я собрал все бланки требований, накопившиеся у меня за время работы с Джессоном, и начал выстраивать их в хронологическом порядке. Требования служили мне своеобразным ключом. Прошло ровно полгода с того дня, как я покинул Джессона, и вот у меня уже появился план книги, описывающей поиски «Королевы». Ник внимательно прочитала написанное, поправила мой скверный французский, а затем уволокла меня в спальню, чтобы усовершенствовать сцену соблазнения.
Аналогичное рвение и усердие она проявила и в оформлении книги. Перебрав с полдюжины шрифтов и сочтя их лишенными очарования, она остановилась на «Гауди модерн» с его залихватски заостренными дефисами и изящным курсивом. Я тоже оказался не промах и предложил обозначать главы изображением циферблата с определенным числом. Ник тут же подхватила эту идею и развила ее: предложила выстроить текст таким образом, чтобы он занимал ровно триста шестьдесят страниц. Мало того, она усилила «часовой» мотив, украсив книгу графически строгим изображением зубчатых колесиков из «Марии Антуанетты». И объяснила это тем, что регулятор хода столь же важен для движения моего «часового механизма», как и для «Королевы».
