Я скоро нашел его: он с другими мальчиками играл у церковной паперти в бабки. Я отозвал его в сторону и, задыхаясь и путаясь в речах, сказал ему, что мои родные гневаются на меня за то, что я отдал часы, и что если он согласится мне их возвратить, то я ему с охотой заплачу за них деньгами... Я, на всякий случай, взял с собою старинный, елизаветинский рубль[8], весь мой наличный капитал.
– Да у меня их нету-ти, часов-то ваших, – отвечал мальчик сердитым и плаксивым голосом, – батька мой увидал их у меня да отнял; еще пороть меня собирался. «Ты их, говорит, должно, украл где-нибудь, – какой дурак тебя часами дарить станет?»
– А кто твой отец?
– Мой отец? Трофимыч.
– Да кто он такой? Какое его занятие?
– Он – солдат отставной – сражант[9]. А занятия у него никакого нету. Старые башмаки чинит, подметки строчает. Вот и все его занятие. Тем и живет.
– Где ваша квартира? Сведи меня к нему.
– И то сведу. Вы ему скажите, батьке-то, что вы мне часы подарили. А то он меня все попрекает. Вор да вор! И мать туда же: в кого, мол, ты вором уродился?
Мы с мальчиком отправились на его квартиру. Она помещалась в курной избушке[10], на заднем дворе давным-давно сгоревшей и не отстроенной фабрики. И Трофимыча и жену его мы застали дома. Отставной «сражант» был высокого роста старик, жилистый и прямой, с желто-седыми бакенами, небритым подбородком и целой сетью морщин на щеках и на лбу. Жена его казалась старше его: красные ее глазки уныло моргали и ежились посреди болезненно-припухлого лица. На обоих висели какие-то темные лохмотья вместо одежды.
Я объяснил Трофимычу, в чем было дело и зачем я пришел. Он выслушал меня молча, ни разу не смигнув и не спуская с меня своего тупого и напряженного – прямо солдатского взгляда.
– Баловство! – промолвил он наконец хриплым, беззубым басом. – Разве так благородные господа поступают? А коли если Петька точно часы не украл – так за это ему – ррраз! Не балуй с барчуками! А украл бы – так я б его не так! Рраз! рраз!! рраз!! Фуктелями, по-калегвардски![11] чего смотреть-то? Что за притча? Ась?! Шпонтонами[12] их! Вот так история?! Тьфу!
Это последнее восклицание Трофимыч произнес фальцетом[13]. Он, очевидно, недоумевал.
– Если вы хотите возвратить мне часы, – пояснил я ему... я не смел его «тыкать», даром, что он был простой солдат... – то я вам с удовольствием заплачу... вот этот рубль. Больше они, я полагаю, не стоят.
– Ннну! – проворчал Трофимыч, не переставая недоумевать и по старой памяти поедая меня глазами, словно я был начальник какой. – Эко дело – а? Ну-кося, раскуси его!.. Ульяна, молчи! – окрысился он на жену, которая разинула было рот. – Вот часы, – прибавил он, раскрывая ящик стола, – коли они ваши точно – извольте получить; а рубль-то за что? Ась?
– Бери рубль, Трофимыч, беспутный, – завопила жена. – Из ума выжил, старый! Алтына[14] за душой нет, а туда же, важничает! Косу тебе напрасно только отрубили, а то – та же баба! Как так – ничего не знамши... Бери деньги, коли уж часы отдавать вздумал!
– Ульяна, молчи, паскудница! – повторил Трофимыч. – Где это видано – разговаривать? А? Муж – глава; а она – разговаривать? Петька, не шевелись, убью!.. Вот часы!
Трофимыч протянул ко мне часы, но не выпускал их из пальцев.
Он задумался, потупился, потом уставил на меня тот же пристально-тупой взор – да вдруг как гаркнет во всю глотку:
– А где ж он? Рубль-то где?
– Вот он, вот, – поспешно промолвил я и выхватил монету из кармана.
Но он ее не брал и все смотрел на меня. Я положил рубль на стол. Он вдруг смахнул его в ящик, швырнул мне часы и, повернувшись налево кругом и сильно топнув ногою, прошипел на жену и на сына:
– Вон, сволочь!
Ульяна что-то залепетала – но я уже выскочил на двор, на улицу. Засунув часы в самую глубь кармана и крепко стискивая их рукою, я примчался домой.
