Ее опоздания на сессии, молчание в ответ на мои вопросы и задержки оплаты — это тоже попытки «наказать», но уже меня.
Сделаю еще одно примечание. О матери в процессе сессий практически не вспоминалось, ее как бы не существовало. И это также закономерно, поскольку, по словам пациентки, «мать всегда знала и всегда молчала», поэтому в сознании пациентки она «аннулирована» — она не только не являлась естественным для любого ребенка (даже взрослого) объектом привязанности, а ее — как бы вообще не было.
Это был тяжелый и крайне негативный терапевтический опыт.
Мой супервизор, вероятно, чувствуя, как я расстроен этой неудачей, был достаточно добр ко мне и, выслушав содержание нескольких сессий, сказал, что я был исходно не прав, когда брал эту пациентку в терапию. По его мнению, она не осознавала психологической природы своих проблем, а это является абсолютным противопоказанием к терапии. Это было слабым утешением. Но с тех пор я более внимательно отношусь к диагностике такого противопоказания уже на первых диагностических встречах с пациентами.
У меня было несколько аналогичных случаев, где причина была такая же, а реакция на психическую травму и исход терапии— качественно иные. Но я выбрал для последней иллюстрации случаев мести именно этот, помня о том, что признание своих ошибок и неудач всегда доставляет терапевту больше чести, чем бесконечные рассказы о том, каким успешным терапевтом он оказывался в самых, казалось бы, безысходных ситуациях.