Частная жизнь в 1955 году едва зарождалась. Шок войны еще не прошел, человек инстинктивно отождествлял себя со страной. Мы победили, мы сильнее всех в мире! – это еще не стало газетным клише, это был факт. «Мы» важнее, чем «я», – это еще не стало идеологической пустышкой, это была простая фронтовая мудрость. Поди-ка посиди в окопах под огнем – сразу «якать» перестанешь, и слово «товарищи» полюбишь на всю жизнь за то, что не бросили. Нет, «мы» – это сила. Было силой. Каждый знал свое место в строю, каждый знал, на кого равняться. Но потеря вождя расстроила ряды. Остались, конечно, портреты и заветы, возбуждала «холодная война» с Америкой, «ядерная гонка» и т.п., но… Горе утраты за два года притупилось, и люди стали учиться жить без вождя. То есть, жить частным образом.
Версия, конечно. Взгляд из нынешнего далека. Но старожилы подтверждают. А сам я что тогда мог понимать – лежал себе в коляске индифферентно и аполитично так сосал свою частную пустышку. Коляски тогда были низенькие, этакие тележки с ручкой-дугой, круглыми обводами они напоминали автомобиль «Победа».
История частной жизни в СССР чрезвычайно занятна, гораздо занятнее истории общества в целом. Она заковыриста, петлиста, подспудна и ветвиста до полной бессистемности. Она у каждого своя. И тем интереснее найти общие, знаковые образы: авоська… пианино… брюки клёш… Или вот недавно ушедший символ времени – бронированный киоск. Вот уж всем символам символ! Частная жизнь на пороге нового века дошла до крайности, до края, до полного разрыва с обществом, до личных баррикад, до землянок бомжей в городском лесопарке. Никому ни до кого нет дела: броня и баксы. Вот слоган частника образца 1997 года: БРОНЯ И БАКСЫ! Но уже в 1998-м на улицах губернского города появились стеклянные павильоны… Есть надежда?
Сейчас [Очерк написан в феврале 2000 г.] каждый из нас нет-нет да и оглянется на прошлое. Газеты дают архивные материалы, телекомпании крутят ретроспективные сериалы. Оглянемся и мы – чтобы вместе с безымянным лирическим героем сориентироваться в сегодняшнем дне и, если получится, заглянуть в завтрашний. Чтобы не упустить надежду.
Итак, условная частность – лирический герой по имени «я» родился в самой большой и самой счастливой, самой общественной стране мира…
Бурки! Кто помнит бурки? Это были такие сапоги из белого войлока. Края голенища прострочены через кожаную ленту, головки и пятка кожаные. Шикарная обувь. Откуда такое название – «бурки» – непонятно. Возможно, с Кавказа – там на плечах носили бурку, тоже из войлока. Бурки были, мне тогда казалось, у каждого: у папы, у мамы, у Хрущева на фтографии, у меня – хотя я только недавно научился ходить. А войлочные сапоги без голенищ назывались – боты. Были они черного цвета, на резине, с застежкой-кнопкой, позже – с молнией.
На 23 февраля 1956 года модницы надели приталенные платья, носочки и туфли на высоком широком каблуке, советские офицеры щеголяли в мундирах с отложными воротниками. Фронтовикам, привыкшим к закрытой наглухо груди, новые мундиры казались гражданскими пиджаками с погонами. Самая нижняя медаль в «иконостасе» была юбилейной – к десятилетию Великой Победы, на ней были выбиты два любимых профиля – Ленина и Сталина.
Вот тогда, в том феврале, и грянул XX съезд КПСС, осудивший культ личности Сталина. Никто не удивился, но мало кому это понравилось. Никита Хрущев ударил серпом по общему корню жизни, по нашему единственному, единому, драгоценному культу. Жизнь охнула и в ответ пустила миллионы частных корешков – люди стали думать не только о Родине, но и о себе иногда.
Точнее, люди стали думать о себе на почти законном основании. Раньше тоже о себе думали, конечно, но – украдкой. Не было греха страшнее, чем индивидуализм, за него убивали. Причем не власти убивали – соседи с помощью властей. Общество защищало свою целостность, какая там частная жизнь.
Но вот «бога» отменили. Остались Родина-мать, дедушка Ленин на картинке и живой народ-безотцовщина. Чего от народа ждать? Разбрелись. Стали делать вид, что вместе.
