Частная жизнь Тюдоров. Секреты венценосной семьи - страница 34

Несмотря на то, что у Генриха было много потенциальных невест, он так и не женился. Болезни преследовали его, и он в конце концов избрал для себя жизнь вдовца. Вдову брата выпало утешать младшему сыну короля, Генриху, и это имело весьма драматические последствия. Как писал специалист по матримониальному законодательству Николас Фокс, который присутствовал при встрече короля с сыном, вызванным для этой цели из Элтема, король высказался откровенно: «Сын мой, Генрих, я достиг соглашения с королем Арагона о том, что ты женишься на вдове твоего брата, Екатерине, чтобы мир между нашими государствами сохранился». Затем он поинтересовался, согласен ли принц. Понимая, какого ответа от него ждут, принц согласился, почтительно и послушно — по крайней мере в тот момент. Помолвка была согласована, но предстояли еще долгие месяцы дипломатических переговоров.

Будущее принцессы постепенно определялось, но здоровье ее ухудшалось. Приступы нездоровья случались все чаще. Будучи истинной католичкой, Екатерина следовала всем строгим требованиям своей веры, включая и регулярные посты. Стрессы, недоедание или сочетание этих двух факторов привели к тому, что в августе 1504 года у принцессы возникла «лихорадка и расстройство желудка»[103]. В Гринвич вызвали врача, который дважды пускал ей кровь. Из этого можно сделать вывод, что один из симптомов заключался в прекращении менструаций. Считалось, что если у женщины нет менструаций, значит, ее матка «забита» избыточной кровью и нужно пустить кровь из какой-нибудь другой части тела. В действительности подобное лечение лишь усугубляло проблемы. Попытка кровопускания не удалась, и врач с некоторой тревогой сообщил, что «крови не вытекло»[104]. Он решил, что нездоровье Екатерины связано с недостатком секса. Лекарством от множества болезней юных женщин с «холодной, влажной» маткой в те времена считалось «горячее и сухое» мужское семя. У Екатерины осталась единственная надежда на выздоровление — скорейший брак.

23 февраля 1504 года Генрих официально стал считаться принцем Уэльским — спустя почти два года после смерти его брата Артура. В июне, за четыре дня до тринадцатого дня рождения принца, он покинул Элтем, чтобы присоединиться к королевскому двору. Время было выбрано не случайно: тринадцатилетие считалось временем превращения мальчика во взрослого мужчину. В Ричмонд Генрих прибыл теплым летним вечером, но перспектива жизни рядом с отцом, которого принц почти не знал, казалась ему пугающей.

По прибытии придворные и советники принца влились в королевский двор. Принцу было приятно узнать, что его дяде Артуру Плантагенету позволили остаться с ним вместе с другим придворным, сэром Генри Марни, и другими слугами. Король позаботился о том, чтобы сыну и наследнику служили доверенные придворные (а точнее, следили за ним). И среди этих доверенных лиц оказался сэр Ричард Эмпсон, восходящая звезда при дворе. Эмпсон вошел в совет принца.

Генрих и сам пристально следил за сыном. Теперь он проявлял к его воспитанию и обучению гораздо больше внимания, чем раньше. «Ничто не ускользало от его внимания», — замечал один наблюдатель[105]. Хотя совершенно понятно, что неуверенный король-параноик захотел держать единственного сына поближе к себе, но королевскому наследнику требовалось совершенно другое. Король не поощрял независимости, а всячески сдерживал и ограничивал принца, вникая в каждую мелочь процесса воспитания. Попасть в покои принца можно было только через королевские. Когда принц хотел покинуть дворец — ради охоты или турнира, придворные, назначенные отцом, выводили его через боковую дверь в личный парк и постоянно находились при нем.

«Поразительно, насколько король любит принца Уэльского, — писал испанский посол. — Разумеется, в мире нет лучшей школы, чем общество такого отца, как Генрих VII»[106]. Принц посольского восторга не разделял. Хотя внешне он вел себя по отношению к отцу в высшей мере почтительно, близким друзьям он жаловался на удушающую заботу. Было ясно, что долго он такого не вытерпит. Принц Генрих превратился в красивого, атлетически сложенного юношу. Он вызывал всеобщее восхищение. Его огненно-рыжие волосы, хорошая фигура и чувственные пухлые губы идеально сочетались с огромной физической силой, доведенной до совершенства на турнирной арене. Особенно могучим принц выглядел рядом с изможденным, худым отцом. Испанский посол называл его «гигантом» и клялся, что «в мире нет более достойного молодого человека»