До начала применения хинина малярия часто бывала смертельна. Даже при благоприятном исходе она вела к ухудшению физического состояния и жизнестойкости переболевших ею индивидов>207. Она изнуряла людей и вызывала повышенную потребность в рабочей силе. В общем, это настоящая болезнь географической среды. При всей ее опасности чума, через общение переносимая от Индии и Китая на длинные расстояния, в Средиземноморье остается забредшей сюда иностранкой. Но «малярия обитает здесь постоянно и являет собой общий фон картины средиземноморских патологических проявлений»>208. Сегодня установлена прямая связь этой болезни с анофелесом и гематозоарами типа плазмодия, патогенными агентами болотной лихорадки, переносчиком которых явхяется анофелес>*CP. Томас Платгер около 1596 года говорит об области Эгморт, что «летом ее настоящий бич — множество москитов»>209. Этот малярийный синдром, фиксируемый биологией, географически присущ, по сути дела, всем средиземноморским низменностям, которые глубоко и сильно заражены, в отличие от гор, на которых подобные заболевания сравнительно мало распространены>210.
Итак, освоение равнин означало прежде всего победу над болезнетворной водой, покорение малярии>211. Затем нужно было снова подвести воду, но на этот раз проточную, для нужд орошения.
Действующим лицом этой без конца тянущейся эпопеи является человек. Если он осушает почву, подготавливает равнинные земли для вспашки, получает с них достаточное количество продуктов для пропитания, болотная лихорадка отступает: лучшее лекарство от малярии, говорит тосканская пословица, — это полный котелок>212. Если же, напротив, он не заботится о прорытии дренажных каналов, если чрезмерная вырубка горных лесов приводит к нарушению нормального оттока вод или если население равнины уменьшается и происходит отказ от дальнейшего освоения местности, тогда малярия распространяется сама собой и парализует любую жизнедеятельность. Она очень скоро возвращает равнину к первоначальному состоянию: это самопроизвольная антимелиорация. Так произошло в Древней Греции. Полагали также, что малярия была одной из причин упадка Римской империи. Конечно, это слишком расширительное и категоричное суждение. Наступление малярии усиливается, когда человеческая активность ослабевает, и повторяющиеся смертоносные эпидемии, которые выступают как в качестве причины, так и в качестве следствия этого, помогают укоренению недуга.
Похоже, однако, что история этой болезни знала эпохи и большего и меньшего ее распространения>213. Обострение болотной лихорадки наблюдалось на закате Римской империи — может быть. Другое обострение началось на закате XV века — об этом свидетельствует Филипп Гильтебрандт, к сожалению, не приводя никаких уточнений. По всей вероятности, в это время вышли на сцену новые патогенные элементы. Вместе с бледной трепонемой, новооткрытая Америка, по-видимому, подарила старым средиземноморским мирам malaria tropicalis или perniciosa>*CQ, незнакомую им доселе. Вероятно, одной из первых ее жертв стал в 1503 году сам папа Александр VI>214.
Трудно высказать определенное мнение по этому поводу. В античности и в Средние века был известен вид лихорадки, очень похожей на тропическую малярию, хотя наверняка и менее опасной, поскольку Гораций преспокойно пересекает Понтийские болота, не обращая внимание на укусы москитов>215; и особенно потому (существенная подробность), что в сентябре 1494 года армия Карла VIII — как-никак 30 тыс. человек — без всякого ущерба для себя стояла лагерем в окрестностях Остии, в местах чрезвычайно нездоровых. Не будем думать, однако, что этих данных достаточно для постановки и разрешения проблемы. История малярии нуждается в более богатых и более надежных свидетельствах, чем те, которыми мы располагаем. Какая болезнь: малярия или дизентерия истребила большую часть армии Лотрека в июле 1528 года в окрестностях Неаполя, залитых водой>216? Нам следовало бы также точно установить, какие регионы были особенно затронуты малярией в XVI веке. Хорошо известно, что Александретта, служившая морскими воротами в Алеппо
