вступает самоцветов хор,
и вдруг, огнем обдав короны,
молчит чудней, чем до сих пор.
И - Северная ночь - бледна,
лучистый пряча лик,
голубоокая Жена:
Роса, Привратница, она
Рассвет Твой и Твоя Весна,
Невянущий Цветник.
И Сына в куполе чертог,
восполнивший объем.
Благоволишь ли Трону, Бог?
мой трепет бьется в нем.
x x x
Паломник, я сюда вступал...
сколь мукой сведено
чело, где Твой горит опал.
Зажги Семь Свеч, и все равно,
куда бы свет их ни попал,
темнее Лик, слился овал
в родимое пятно.
Я с нищими был - нищ и наг,
темно дрожали рты,
от их поклонов шел сквозняк,
о, этот ветер - Ты.
Как бородатый Иоаким,
был ветх мужик и тих,
и мгла повелевала им,
и теми, кто стоял за ним,
Ты стал так трогательно зрим,
без слов явившийся засим,
во всех: и в нем, и в них.
И век их - в них и в нем,
где нет Тебе забвенья ввек:
то вверх, не подымая век,
швырнут Тебя, и время - в бег,
то вновь о землю лбом.
x x x
Виноградник оградив Твой, Боже,
не сомкнув на час очей,
я - сторожка, но и сторож тоже,
ночь я, Господи, Твоих ночей.
Ива, нива, старый сад обильный,
пусть весну им не затмить трудом,
и смоковница, гранит могильный
отверзающа плодом:
веют ветви ароматом блага.
Но не скажешь: сторож, отзовись!
Мимо губ, непогубимой влагой,
глубь Твоя бежит по жилам ввысь.
x x x
С каждым Бог говорит, прежде чем сотворит,
а из тьмы выводя, где-то рядом молчит.
Но эти слова, прежде слова "будь!",
эти ненастные смыслы - суть:
"Выйдя из замысла, ты ступай
до пределов стремленья, тоски за край:
одеянье мне дай!
Пламенем стой за вещами, сгорай,
чтобы ширилась тень всякой сущности: знай
я в тени их, незрим, обнаружусь...
Все случится с тобой: совершенство и ужас.
Нужно только идти: а чувства - все тут они.
Помни: со мною не разлучайся.
Близок тот край
что жизнью зовут они.
Узнаешь, откуда ни
будь грозный час, а ты не отчайся...
Руку мне дай!"
x x x
Я был среди ветхих старцев, сказителей
и богомазов,
творивших историю, в рунах знаменующих
Славу Твою.
Я видел Тебя в бурунах, и в шквалах, и в рощах
вязов,
бушующих христианства на самом краю,
в потемневших перунах.
Расскажу о Тебе, распишу Тебя, буде возможно,
не золотом и голубцом - дубильным чернилом
из луба,
не пришьешь Тебя нитью жемчужной: бисер
для Господа - грубо,
только тем, что Ты есть, превосходишь себя же
Ты, убо:
в силах чувственных зыблется образ Твой
смутный и ложный.
Но в самом себе Ты различимей в Тебе имена
всем давая,
и царей назову, и князей, _есть откуда пошла_
роковая
их судьба, и свершенья, и битвы - на полях,
молитвенной клятвой.
Ты - земля их. Века прошумевшие - лето и сад
Твой.
Отдаляясь от них, только тем и приблизиться
чаешь,
разве сеять научат? - а только Ты их омрачаешь,
ныне жатва подобна Твоей, но едва замечаешь,
как ступают жнецы по Тебе, утомленные жатвой.
x x x
Ты - темное дно, Ты смиренное стен основанье,
позволишь - и час еще будут стоять города
в ожиданье,
и два часа монастырям дай, часовенкам
уединенным,
и пять - неустанным в усердиях праведникам
спасенным,
и семь - землепашцам, чей труд - и Твое
упованье.
Прежде, чем вновь станешь лесом и озером,
зарослей тьмой непролазной,
когда обнаружится сей неизведанный страх,
и образ Твой, с сущностью несообразный,
одолженный, взыщешь, отрясши прах.
Дай мне еще надышаться: как никто до сих пор,
хочу вещи земные любить я,
чтобы стали достойны просторов Твоих.
Семь только дней дай, Семь дней челобитья,
Семь страниц одиночества и наитья,
и откроется стих.
Кому Ты дашь Книгу, что все вместит,
тот да склонится навеки пером над листами.
Он - в Твоей руце, Господи. Господи,
пишешь Ты, словно пиит,
его перстами.
x x x
Очнувшись, я, дитя опять,
оставил страх ночной,
не спать, но доверять, не спать,
но видеть - Ты со мной.
Мысль, где ты? - лишь произнеси
все - даль, все - глубь, все - звук:
лишь Ты - еси - еси - еси,
и век трепещет вкруг.
И мой одновременен век:
дитя я, отрок, муж.
Неисчерпаем круг, чей бег
неповторимость душ.
Спаси меня, Господи Сил,
все тише Ты меня носил,
с Тобой - как за стеною;
впервые прост мне каждый миг,
во тьму же рук ложась как Лик
