Молод был кузнец Курбан, совсем молод — девятнадцать лет минуло, но с каких-то пор, после смерти отца, случилась с ним странная перемена: скуп стал до крайности. При жизни отца никто за Курбаном не замечал такой черты в характере, и скрыть ее бывает трудно человеку, даже если он хочет казаться мотом и добряком. Не замечал этого ни отец — Ахмед Шамансуров, честный и добрый человек, почти всю жизнь проработавший чайрикером на рисовых полях по колено в тине и в воде среди несметных туч комаров; и умер-то Ахмед Шамансуров от малярии два с лишним года назад, и хоть был примерным мусульманином, ревностно исполнял все, что предписывал ему Магомет, — всегда аккуратно брил голову, даже будучи тяжело больным, когда и голову-то не мог приподнять от кошмы, на которой лежал, — но в последнее время, перед смертью особенно часто с благодарностью вспоминал русского переселенца, крестьянина по имени Петр: Петр посоветовал и помог ему сколотить эту кузницу, стать независимым, хоть и небогатым человеком.
Не замечал за Курбаном скупости и дехканин Юнус, который жил в стороне от дороги, в полуверсте от кузницы и у которого отец с сыном занимали крохотную комнатушку в мазанке с земляным полом. Прежде не замечали этого ни жена Юнуса — Кундузой, ни дочка их Тозагюль, тоненькая и стройная, как зеленая камышинка. Впрочем, где им было заметить, если уходили Ахмед с Курбаном затемно и возвращались после заката, а обедать никогда не являлись: перекусят в кузнице дыней да ячменной лепешкой, а то чай вскипятят в черном чугунном кумгане на горне, выпьют по пиале, по другой — вот и весь обед. А потом снова к горну, за молот да к наковальне. Правда, было и такое: приносила жена Юнуса, Кундузой, горячий обед — однажды что-то вроде лагмана с молодой кониной, и хотя лапша была темная, из ячменной муки, но все равно это было дьявольски вкусно и запомнилось Курбану на всю жизнь, да раза три приносила она простую машевую похлебку, приправленную кислым молоком; приходила и Тозагюль, прикрывая лицо накинутой на голову жакеткой. Какую душистую баранью шурпу в глиняной миске, какие горячие кукурузные лепешки приносила она! Но эти вкусные обеды можно было сосчитать по пальцам!
Правда, было еще одно пиршество, и вот оно-то как раз и доказывает, что не был Курбан прежде скуп. Надо сказать, что состоялось это пиршество по его просьбе. Словно малый ребенок, приставал он с этой просьбой к отцу, и отец, наконец, решился на пиршество в один из счастливых дней, когда они подковали двух лошадей, сделали кетмень для странствующего чайрикера, ошиновали колесо арбакешу и прилично в тот день заработали. Вечером, в сумерках, когда вернулись они домой, у Кундузой, жены Юнуса, был готов настоящий плов с бараньим мясом на курдючном сале. После плова, сидя вместе с семьей Юнуса на паласе, расстеленном посреди двора, и отмахиваясь в темноте от комаров, они наслаждались дынями: сначала розовой, похрустывающей сахаром, ананасной, потом еще слаще «бури-калля» — «волчьей головой».
— Ханские яства, — сказал Юнус. — Если бы еще глоток зеленого чая…
— То можно благодарить бога и считать, что мы отужинали в раю, — добавил Ахмед.
Здесь, на Востоке, зеленый чай со времен Авиценны считается целебным напитком: в летний нестерпимый зной он хорошо утоляет жажду, больные пьют его от разных недугов, а гурманы считают не только кощунством не выпить после обеда зеленого чая, но они, кажется, серьезно убеждены, что здоровье человека будет подорвано, если после плова не выпить пиалу — другую этого чудесного напитка.
Это пиршество тоже запомнилось Курбану на всю жизнь.
Но кто бы мог подумать в то время, что он вдруг сделается так скуп?.. Три года назад, когда малярия все чаше стала валить отца с ног, и ему в сорокаградусную июльскую жару было холодно даже у горна, Курбан пренебрег его протестами и купил для него ватное одеяло, новую кошму, халат из верблюжьей шерсти и русские яловые сапоги.
Словом, никто никогда не замечал, что Курбан скуп: ни отец, ни семья Юнуса, ни знакомые арбакеши, ни всякий иной проезжий люд, которому случалось останавливаться у кузницы, чтобы подковать лошадь или осла, либо облюбовать серп или кетмень, сделанные кузнецами на совесть, отливающие синевой и хранящие на себе следы тысяч ударов молотка, либо просто попросить гвоздь для арбы или выпить кружку студеной светлой воды из колодца.
