Молнии, — длиннющие, в полнеба, с бесчисленными ответвлениями, похожие на обнаженные корни деревьев, — освещают горы. Я вскрикиваю, я прижимаюсь к Саше и тихо плачу. Вскрикиваю я, разумеется, от страха. Но плачу — от восторга. Вот такое у меня раздвоенное состояние. И в этот момент я не знаю, отчего вот-вот сойду с ума, — от страха перед разбушевавшейся стихией пли от красоты, от божественного величия этой стихии, не умещающихся в моем сознании?
Саша приходит в себя первый:
— Нельзя стоять! Надо где-то спрятаться!
И он тянет меня за руку. Мы продолжаем спуск.
Струи ливня холодны. Время от времени налетает порывами ветер и едва не сбивает нас с ног. Деревья качаются, скрипят и стонут. Хлопают, как паруса, широкие листья. Лианы оживают. Они сейчас очень похожи на змей.
Мы бежим, падаем, вскакиваем, кричим что-то, опять бежим, порой съезжаем вниз на «пятой точке». Я не чувствую боли от ушибов; я думаю только об одном — как бы нам не сорваться где-нибудь в пропасть.
Вокруг нас темно — почти как ночью, несмотря на то, что по времени еще день. Если я останусь жива, то надолго запомню эту грозу!
После очередной вспышки молнии Саша внезапно останавливается. Ему показалось, он заметил подходящее укрытие — расщелину в скале. Бежим туда, раздвигаем ветви кустарника. Ныряем в расщелину…
«Слава Богу! Мы спасены! Здесь сухо».
И довольно просторно. Озираемся в полумраке. В глубине расщелины видим большое черное пятно. От мысли, что это медведь или тигр, сердце мое останавливается. Но молния опять освещает округу, и мы видим, что пятно это не что иное как вход в пещеру. Отваживаемся пробраться туда. Саша идет впереди, зажав на всякий случай в руке острый обломок камня. Я следую вплотную за ним. И хотя ужасно боюсь, думаю о том, что все складывается весьма романтично.
Шум ливня и грохот грома становятся глуше.
Мы продвигаемся медленно. Боясь провалиться в какую-нибудь яму, тщательно ощупываем землю перед собой. Свет молний снаружи едва проникает в пещеру, но этого оказывается достаточно, чтобы нам осмотреться. Пещера большая, с разветвлениями. Насколько высоки своды, мы не можем увидеть. Над нами просто черно.
Мы садимся на каменный выступ и некоторое время сидим, приходим в себя после этого сумасшедшего бегства. Дыхание мое выравнивается, зато усиливается дрожь. Я уже понимаю, что дрожу не от страха, а от холода. Саша обнимает меня, крепко прижимает к себе — так пытается согреть. Но согреваюсь я всего на минуту. Потом дрожь начинается сильнее. Меня прямо-таки колотит. Саша снимает с себя рубашку, выжимает ее и набрасывает мне на плечи.
Но меня не согревает это.
Слышу в темноте голос Саши:
— Посиди здесь минутку. Я сейчас…
У меня нет сил ответить. Да и если бы были силы, получился бы не ответ, а сплошной стук зубов.
Саша уходит куда-то. Я остаюсь одна в кромешной тьме.
Мне скоро начинают мерещиться всякие страхи. Мне чудится, что вот-вот какой-нибудь медведь-гризли обхватит меня и переломает все кости… или летучие мыши налетят, свирепые вампиры, и высосут из меня всю кровь… Но меня так трясет, что я не могу даже крикнуть. Кажется, я могла бы завывать, но завывать не буду. Не унижусь до этого даже перед лицом смерти, ибо я человек, над совершенством которого, как говорил тот старик, трудилось бесчисленное количество предков.
Я слышу какой-то звук. Он пугает меня. Это тяжкое дыхание, сопение крупного зверя.
Я смотрю в ту сторону и от дикого ужаса перестаю даже дрожать. Оранжево-черная тигрица с лютыми желтыми глазами медленно с достоинством царицы выплывает из темноты. Она не смотрит на меня прямо. Но я знаю: она видит меня. Она видит сейчас только меня…
— Вот, принес сухих листьев, — говорит Саша.
Ворох листьев с шумом падает рядом. Я вздрагиваю и опять начинаю дрожать. Саша — это сон, прекрасный сон. Его нет уже. Он развеялся во мраке. Тигрица, мягко, неслышно ступая по земле, подходит ко мне. У нее такая огромная голова! И желтые клыки. Пасть раскрыта. Жаркое дыхание обдает меня. И я уже прощаюсь с жизнью. Но тигрица и не думает съедать меня. Она облизывает мне лицо. Язык у нее шершавый, почему-то прохладный и пахнет листвой.
