— И про то, как восстановляли после шахту у нас, должен знать! Вентилятор взорванный был немцами. Так мы, веришь, в противогазах работали, чтобы как скорее дело наладить. Более десяти часов на-гора не выходили.
— Да, друг, досталось нам тут… На голом месте сызнова жизнь заводить пришлось. Но корень-то наш никому уже не вырвать. Нет. Он глубоко пущен. Вот и пошел, пошел снова в рост. Сам видишь…
— О, Артем, то еще не диво, что тебе сказывали… А вот, веришь, по двести пятьдесят граммов хлеба было… да какой там хлеб, отруби да жмых. И вот, веришь, по двенадцать часов кряду рубили. Тут еще тогда от Ленина комиссар приезжал.
— Да тю, сдурел ты! То же в двадцатом году было, как белые шли.
— Ой, твоя правда, трохи заблукался…
Потом пришел знаменитый вожак комплексной бригады, знатный шахтер, депутат Верховного Совета Никифор Колоброда. А с ним и ребята из его бригады, державшие уже второй год знамя по всей округе. Это было замечательное содружество, как они сами себя называли, — коллективноопытники. Они действовали по правилу: лучшее от каждого — коллективу, лучшее от коллектива — каждому. Таков был их девиз. Они раз навсегда покончили со старым профессиональным скрытничеством, когда один таил свой рабочий секрет, свою трудовую хитринку от других. У них все шло в общий котел. Кто был послабее, тот учился у более сильных и опытных. А сильный перенимал то, в чем был сам слабей ученика. Проходчики, забойщики, крепильщики работали сообща, помогая друг другу, делясь каждой находкой, всяким новым соображением. Комплексная бригада Колоброды работала уже в счет шестидесятого года, на несколько лет перевыполнив все годовые задания. Так рассказали Незабудному старики.
— Знакомься, Артем… Депутат наш. От нас выбранный. Можно так сказать, член самого правительства…
А Незабудный смотрел на сравнительно невысокого и не так чтобы уж очень плечистого, хотя крепко скроенного, сутуловатого человека, с маленьким красным эмалевым флажком на лацкане, смотрел и думал: «Вот уже в счет шестидесятого года дает, а я никак свои долги за восемнадцатый год заплатить не могу, и вовек мне не рассчитаться…»
Еще теснее сдвинули столы и снова налили кружки пивом. Но Колоброда, уважительно поприветствовав новоприбывшего, поздравив его с приездом, застенчиво отказался от новой кружки. Он объяснил, что у него дома семейный праздник и дочка обидится, если отец не придет вовремя…
— Я ведь, папаши, не имею привычки злоупотреблять, — смущенно отнекивался Колоброда.
— А ты не зло употребляй, а добро употребляй! — наседали старики.
— Мне, отцы, сегодня еще и подзаняться надо. Чертежик один… А тут примешь сверх нормы, ну и сморит тебя… Так что не поимейте на меня обиду…
— Он у нас на инженера жмет! — пояснили старики Артему. — Заочно! В город на экзамены ездит…
Колоброда, кланяясь и прижимая к сердцу широкую руку с въевшейся в край ногтей угольной чернью, еще раз поклонился старикам и ушел со своими парнями.
— Ты не думай, Артем, — утешали Незабудного старики, — это он не от гордости. Это он от твердости. Это уж, как он себе поставил в жизни, так и поступает. Это не то, что нашему брату приходилось. У него жизнь ясная. Чего ему за ворот закладывать? Правильно я говорю, старики?
— Правильно, — подтвердили все.
Подсел к столу слепой аккордеонист с партизанской медалью на зеленой колодке. И чтобы потрафить гостю и в то же время, не обижая его, чем-то отметить особую встречу, аккордеонист заиграл: «Всю-то я вселенную проехал». И сейчас же встал за соседним столиком сидевший поодаль удивительно красивый, немного похожий на цыгана человек, густоволосый, с легкой проседью на висках и чистым голосом, при звуках которого все вмиг стихло кругом, запел:
Всю-то я вселенную проехал,
Нигде милой не нашел.
Я в Россию воротился
Сердцу слышится привет.
И Незабудный оценил тонкую деликатность окружавших его людей и понял их товарищеский намек и выпил еще кружку вместе со старыми друзьями.
А кудрявый все пел и пел, и глаза его глядели куда-то в сторону поверх сидевших задумчиво и совсем невесело, хотя он лихо встряхивал при высоких нотах кольцами черных, продернутых белыми нитями волос.
