* * *
Голова раскалывалась и горела, словно была опущена в кипяток. Слабое прохладное дуновение касалось кожи на его лбу и слегка усмиряло боль и жар. Но оно было таким маленьким, едва ощутимым… Посильнее бы!
Конан застонал и открыл глаза. В первое мгновение он ничего не увидел — настолько темно было в помещении, вернее, в лачуге, воняющей навозом и гнилой травой, куда он был брошен на жесткий пол. Стягивающий холод в запястьях указывал на цепи. Раскалывающаяся и пылающая голова свидетельствовала, что он еще жив, еще не провалился в царство серых теней, где болеть и раскалываться нечему…
— Он открыл глаза! — прозвенел над ним детский голосок, показавшийся ему знакомым. — Он жив!
Глаза привыкли к темноте, и Конан смог различить склонившееся над ним личико девочки. Рыжие волосы, пахнущие травой, молоком и шерстью, щекотали ему виски и щеки. Серьезно и прилежно выпятив губы, девочка дула ему на лоб.
— Посильнее, — пробормотал Конан. — Дуй изо всех сил… Странно, если этот скот не раскроил мне череп…
— Твой череп цел, — сообщила она. — Но ты так долго не шевелился и не разговаривал. Мы боялись, что ты умер.
— Ну, нет! Не дождутся они, что я подохну так быстро!..
Конан с трудом принял сидячее положение, опершись, затылком и спиной о стену, и огляделся вокруг. По-видимому, его и детей бросили в деревенский сарай, где раньше держали коз, либо хранили сено. Чтобы исключить возможность побега, окна были заколочены толстыми досками. Сквозь щели в них пробивались узкие лезвия света, позволявшие разглядеть стены, пол с двумя жалкими охапками травы и съежившихся детишек. Плечи их казались чрезмерно узкими, а позы неестественными, и Конан не сразу сообразил, что это оттого, что руки их скручены за спиной.
— Проклятие!.. Эти скоты связали вас!
— Я очень покусал их, — объяснил Волчок.
— А я расцарапала! — добавила Рыжик с гордостью. — Нам очень не хотелось залезать в этот темный сарай. Им не так-то легко было справиться с нами!
Зеленые ее глазенки посверкивали с вызовом, взлохмаченные мягкие волосы окружали голову, словно рыжий дым. Многочисленные ссадины и синяки на их лицах говорили, что озверевшие наемники не церемонились.
Конан скрипнул зубами. Проклятие!.. Что там говорила Иглл? Он пожалеет, что отказался от их дара, через три дня?.. Она ошиблась, дочка безвольного книжника и внучка Нергала, но ошиблась только в сроках.
Прошло дважды по три дня, и он готов дать отсечь себе правую руку, лишь бы вернуть, хотя бы ненадолго, снадобье на свои щеки. Уж тогда бы этот красавчик Кайсс поплясал у него на пару со своим кушитским выродком!.. Правда, если б его не намазали этой вонючей дрянью изначально, он и вовсе не оказался бы здесь, связанный и униженный…
— Не скрипи так зубами! — попросила девочка. — Очень страшно…
Но брата ее, похоже, заинтересовали звуки, издаваемые варваром. Он придвинулся к нему, не обращая внимания на гримасу бессильной ярости, исказившую и без того далеко не кроткое лицо.
— Покажи зубы! — строго велел он.
Конан не мог не усмехнуться. Он приподнял, словно оскалившаяся собака, разбитую верхнюю губу. — Доволен?..
— Они крепкие? — деловито осведомился мальчик.
— Попробуй!
Ребенок довернулся спиной и выставил худые руки, безжалостно скрученные веревкой.
— Тогда перегрызи ее!
Несмотря на всю крепость резцов варвара, это оказалось нелегкой задачей. Веревка была жесткой и прочной, словно вязали не шестилетнего ребенка, но матерого преступника. Клочья пеньки забивали рот, и приходилось то и дело отплевываться… Наконец путы лопнули, и Волчок, счастливо рассмеявшись, взмахнул освобожденными руками.
— Тебе пришла в голову неплохая идея, малыш! Теперь давай ты! — кивнул Конан девочке.
Но мальчик решительно помотал головой.
— Нет! Я это сделаю. Мои зубы крепче твоих. Я уже начал, пока тебя не было, но без рук неудобно.
И действительно, с путами на руках сестренки, фыркая и урча от напряжения, он справился намного быстрее. Рыжик зазвенела бубенцовым смехом, взмахнула волосами, и они принялись скакать, кувыркаться и бороться друг с другом, словно вырвавшиеся на волю зверята. Со стен и потолка посыпалась сухая глина.
